Будущая Ева [Ева будущего]

Механизм погружался все глубже в земные недра. Вскоре оба оказались в глубочайшей тьме среди сырой и непроницаемой мглы, пропитанной землистыми испарениями, от которых кровь стыла в жилах. Мраморная плита не замедляла хода. И далекий свет наверху; еще слегка различимый, казался теперь лишь отдаленной звездой — должно быть, они находились уже на очень большом расстоянии от этой последней точки света, от человеческого мира. Потом исчезла и звезда. Лорд Эвальд ощутил себя внутри глубокой бездны. Однако он ни единым звуком не нарушил молчания, которое упорно продолжал хранить изобретатель.

Теперь плита неслась вниз с такой невероятной быстротой, что, казалось, вот-вот уйдет из-под ног. Слышался лишь монотонный грохот. Но вдруг лорд Эвальд насторожился: в этом монотонном шуме ему почудился чей-то мелодичный голос, к нему примешивались еще чьи-то голоса и взрывы смеха.

Спуск стал понемногу замедляться, затем лорд Эвальд ощутил легкий толчок. И тут словно некий «Сезам, откройся!» внезапно заставил раскрыться, на их волшебных петлях, створки подъемника. Перед юношей возник вход в некое залитое ярким светом пространство. Воздух был напоен ароматом роз, опиума и амбры. Взору его открылось обширное подземелье, стены которого покрыты были причудливой росписью, подобной той, что в былые времена по капризу халифов украшала подземелья под дворцами Багдада.

— Входите, дорогой лорд, мы прибыли, — сказал Эдисон, быстро прикрепляя кольца подъемного аппарата к двум тяжелым литым скобам, вделанным в каменную стену.

II Волшебства

Воздух так сладостен, что умереть — невозможно.

Гюстав Флобер. Саламбо

Лорд Эвальд сделал несколько шагов по золотистым мехам, которыми было устлано подземелье, и стал осматриваться.

Голубоватый свет ярко освещал огромные пространства. Громадные столбы, расположенные друг от друга на одинаковом расстоянии, поддерживали край базальтового купола, образуя справа и слева две галереи, тянувшиеся от входа до середины залы. Покрывавший их орнамент в древнем сирийском стиле являл собой переплетения серебристых снопов и вьющихся растений на голубоватом фоне. От центра свода па длинном золотом стержне спускалась ярко горящая лампа, некое светило в виде шара, лазурное стекло которого смягчало электрический свет, лившийся мощным потоком. Над этой неподвижной звездою нависал могильною тьмой чудовищно высокий вогнутый свод ровного черного цвета: то был образ неба — такого, каким явилось бы оно взору за пределом земной атмосферы.

Зала уходила вглубь полукругом, к которому спускались покрытые буйной растительностью уступы, сущие сады: словно под ласковым веянием ветерка, который мог существовать лишь в воображении, там колыхалось несчетное множество лиан и роз Востока, тропических цветов, лепестки которых усеяны были каплями душистой росы, пестики фосфоресцировали, а листья, казалось, были вырезаны из какого-то текучего вещества. Эта Ниагара слепила глаза своим многоцветным великолепием. Над этой искусственной флорою порхали птицы из Флориды и южных штатов, а посередине залы, в гуще растительности, пестроту которой усиливала игра света на поверхности искрящихся призм, виднелся алебастровый водоем, над ним вздымался высокий фонтан, опадавший пенно-белым дождем.

От самого порога и до тех стен, где начинались засаженные цветами уступы, базальт (от самого свода до мехов, устилавших пол) был затянут толстой кордовской кожей, украшенной изящными золотыми узорами.

Около одной из колонн, опершись локтем о крышку современного черного рояля, озаренного двумя свечами, стояла Гадали, все под тем же длинным покрывалом.

С девической грацией она слегка наклонила голову, приветствуя лорда Эвальда.

На плече у нее сидела райская птица — имитация, созданная с несравненной точностью; птица покачивала хохолком, в котором сверкали драгоценные каменья. Она беседовала с Гадали на неведомом языке, и щебет ее напоминал голос юного пажа.

Тут же стоял длинный стол; столешницей ему служила прочнейшая порфировая плита, которая поглощала лучи, лившиеся из-под колпака большой лампы; колпак этот был из вызолоченного серебра; на одном краю стола была закреплена продолговатая шелковая подушка, подобная той, на которой покоилась там, наверху, ослепительно прекрасная рука. На пластине слоновой кости виднелся раскрытый футляр с набором сверкающих хрустальных инструментов, похожих на хирургические.

В отдаленном углу помещалась жаровня в стиле испанского брасеро, и ее уголья, раскаленные искусственным пламенем, обогревали этот роскошный покой.

Мебели почти не было: только кушетка, обтянутая черным атласом, круглый столик да два кресла подле него; на одной из стен, на высоте лампы, виднелась большая рама черного дерева, на раму натянуто было белое полотнище, и на верхней перекладине красовалась золотая роза.

III Птичье пенье