Будущее есть. Горизонты мечты

Почему так, интересно, — его совсем не впечатляет то, что наука и техника сделали возможными перемещения во времени. Почему он две последние недели только и думает о том, что ему теперь делать? Интересно, к этому привыкаешь со временем или просто тихо сходишь с ума?

Рядом с Тимуром сидели бабушка с внучкой дошкольного возраста, они давно говорили о чем-то им обеим интересном, но Тимур заметил их только сейчас и непроизвольно вслушался в разговор. Сначала слова пожилой женщины просто отвлекли его от мрачных мыслей, потом он стал вслушиваться все внимательнее.

— А посмотри, как кругом теперь все чистенько, дома все отремонтированы, освещение какое, — говорила бабушка.

Тимур непроизвольно повел взглядом в сторону проспекта. Чистенько — это точно. Это они здесь молодцы. А вот насчет освещения — его здесь просто нет. Впрочем, откуда им знать?..

— А в войну знаешь, как было? — продолжала бабушка. — Было затемнение.

— Это как? — с интересом спросила девочка. — Совсем свет не включали, да?

— Света не было, внученька, во всем городе не было, топить было нечем электростанции. И мы зажигали такие коптилочки с машинным маслом — фитюльки они назывались. А окна всегда закрывали темными занавесками или фанеркой забивали, чтобы фашист свет не увидел и не прилетел город бомбить.

— Бабушка, а ты бомбу видела?

— А как же не видела. Я знаешь, сколько «зажигалок» с крыши посбрасывала? А один раз прямо в наш дом здоровенная «фугаска» угодила…

— Ой! — сказала девочка, прижимаясь к бабушке. — Страшно?

— Еще бы не страшно! И вот ведь как нам повезло — не взорвалась она. Пробила три этажа, да так и застряла, а не взорвалась. Вот так, а то бы не было ни меня, ни твоей мамы, ни тебя… А вот туда, к Гостиному двору, мы зимой за водой ходили. Там, видно, трубу прорвало, и была такая огромная ледяная шишка, мы с твоей мамой по ней доползали до трубы и брали воду. А потом на саночках везли домой.

— Отсюда? — удивилась девочка. — Это же далеко!

— Конечно, далеко, а что делать. Водопровод-то не работал.

— А в магазин вы ходили?

— Ходили. С ночи очередь за хлебушком занимали. Стоишь, стоишь, промерзнешь до самых костей, а куда деваться. И бывало, люди, кто послабее, прямо в очереди умирали, не дождавшись, пока хлеб получат. А еще неизвестно, могут и не привезти хлеба. И хлеб-то не как теперь, а целлюлоза одна, жмыхи молотые, обмолот от зерна. Сдави — вода потечет. И знаешь, сколько хлеба в войну на день давали? Вот такой малюсенький кусочек, — бабушка показала. — 125 грамм.

— И больше ничего?! — спросила потрясенная внучка.

— В самую голодную первую блокадную зиму — ничего.

Тимур слушал не шевелясь. Он даже почти забыл о том, что десять минут назад ему хотелось рыдать и биться головой о стену от безысходности. Не часто услышишь такой рассказ. Точнее, он никак не мог бы это услышать… Он удивлялся не меньше, чем девочка. В голове не осталось ни единой мыслишки.

— А помнишь, я тебе на Аничковом мосту дырки от осколков показывала? — продолжала бабушка. — Это немец нас снарядами обстреливал с Вороньей горы. Во-он оттуда. Каждый день по два, по три обстрела. И вот по той стороне Невского, которая солнечная, я и сейчас ходить не люблю — она была самой опасной при обстрелах. И, главное, стреляли-то они не просто лишь бы куда, а по самым людным местам — по остановкам, пока транспорт ходил, по очередям возле булочных… А самый сильный обстрел был в августе сорок третьего, тоже рядом, вот там, на углу Садовой. Столько народу погибло… Соседку нашу, мою подругу хорошую, Валю, там убило… Перекрестком Смерти потом стали ленинградцы называть это место…

— Бабушка, а как это в мост осколки снарядные попали, а в коней не попали?

— Это в клодтовских-то, на мосту? А их в войну сняли. Завернули аккуратно и зарыли в землю. Я и сама яму копала, вот там, в садике у Дворца пионеров. Спрятали от фашистских снарядов. И многие памятники так укрыли, — которые закапывали, которые досками обшивали. А один памятник всю войну на месте простоял, знаешь, какой? Суворову у Кировского моста. И даже примета такая сложилась, и все ленинградцы в нее верили, что если не заденет его осколок, то и Ленинград выстоит. Так и получилось. А в подвал дома, где этот памятник собирались укрыть, как раз прямиком угодил снаряд и взорвался… Ну ладно, — бабушка прервалась, хотя, казалось, могла бы рассказывать бесконечно, — пойдем, пожалуй, к дому, темно уже совсем…

Они поднялись со скамейки и пошли в сторону театра. Девочка вертелась вокруг бабушки, видно, выспрашивала еще что-то про войну. Тимур не отрываясь смотрел на них, пока они не смешались с толпой. Обычные люди, рядовые ленинградцы… Ничего не изменилось. Тот же шум Невского, тусклый свет фонарей, перемигивающиеся светофоры на углу Садовой… Только теперь Тимур знал, что угол Невского и Садовой — это «перекресток Смерти». Да еще бодрая музыка над сквериком сменилась более тихой и печальной мелодией без слов.

Хотя бабушка с девочкой говорили о далеком прошлом, Тимур почему-то впервые остро почувствовал реальность происходящего.

— 4 —