Будущее гуманитарных наук. Техногуманизм, креаторика, эротология, электронная филология и другие науки XXI века

В гуманитарной сфере гораздо труднее, чем в технической, выделить элементы изобретения. За гуманитарные изобретения не выдаются патенты – хотя, возможно, стоило бы ввести такой обычай и институцию, с целью вознаградить автора, хотя бы только морально, а главное – привлечь внимание к радикальным инновациям в области мышления и самосознания человечества.

Изобретательство может также различаться по своим масштабам. Например, в лингвистической области изобрести можно целый язык (типа эсперанто), или алфавит (кириллица), или разговорную, осовремененную версию языка (иврит), или способы словообразования (как В. Хлебников или Д. Джойс), или единичные слова, неологизмы (как М. Салтыков-Щедрин, придумавший «благоглупость», «головотяпство», «злопыхательство»).

Таким образом, типология гуманитарного изобретательства может основываться на пересечении по крайней мере двух координат: тип (спонтанный, экспериментальный, программный, системный) и масштаб (целая область культурной деятельности, ее частичные формы или отдельные элементы).

Манифест и гипотеза

Вершинные образцы и достижения литературной теории мы находим не в научных монографиях или диссертациях, а в манифестах – программных работах классицизма, романтизма, реализма, символизма, футуризма, сюрреализма, постмодернизма и т. д. Что такое ирония и гротеск, аллегория и символ, наивное и сентиментальное, лирический пейзаж или реалистический персонаж – обо всем этом мы узнаем преимущественно из манифестов. Позднее ученые-специалисты занимаются прояснением и толкованием этих понятий. Но основатели литературных движений и изобретатели приемов и стилей, как правило, не ученые-гуманитарии, подобно тому как и Томас Эдисон не был ученым-естественником. Это особая когорта – создатели идей, преобразователи культуры, гуманитарии-изобретатели.

Гуманитарная мысль – не только описание, анализ, она не исчерпывается жанрами состоявшихся открытий и исследований, такими как статья, доклад, учебник. Манифест – вот первое слово теории, а монография – ее последнее слово. Если отобрать во всей истории эстетики и литературоведения наиболее яркие, классические работы, то в них обнаружатся черты манифеста. В «Поэтическом искусстве» Буало и «Лаокооне» Лессинга, в статьях и фрагментах братьев Шлегелей и «Защите поэзии» Шелли, в «Литературных мечтаниях» В. Белинского и «Экспериментальном романе» Э. Золя, в «Символизме» А. Белого и «Искусстве как приеме» В. Шкловского, в «Манифесте сюрреализма» А. Бретона и «Нулевом градусе письма» Р. Барта провозглашаются новые принципы художественного мышления и благодаря этому открываются ранее неизвестные свойства и закономерности литературы как таковой. Самые общие теоретические вопросы ставятся изнутри художественной практики, как ее замысел и вопрошание о будущем. «Что есть литература» зависит от того, чем она становится и чем может стать.

Манифесты провозглашают новые литературные движения, культурные эпохи – и кладут начало этим движениям самим фактом провозглашения. Как известно, философ Джон Остин разделил все высказывания на констатирующие и перформативные. В этом плане манифесты перформативны, они не описывают ситуацию, а создают ее – сами осуществляют то, что провозглашают. Как священник произносит: «Объявляю вас мужем и женой», так и автор манифеста говорит: «Объявляю эти стихи образцом романтизма» или «Эти романы – воплощение натурализма».

Джон Остин спорил с утверждением позитивистов, что высказывание всегда что-то «констатирует» и потому либо истинно, либо ложно. Он предлагал другой критерий: высказывания могут считаться «счастливыми», если они достигают того, что провозглашают, либо «несчастливыми», если не достигают, как бывает в случае нарушенных приказов, обещаний или клятв. Некоторые манифесты, например, романтические или футуристические, обретают «счастье», а некоторые остаются «несчастными», как у русской литературной группы «Ничевоки», которые выступили со своим манифестом в 1921 году, но не получили значительной поддержки или признания.

С лингвистической точки зрения манифесты пользуются скорее сослагательным или повелительным, чем изъявительным наклонением. Они не описывают случившееся или происходящее, а предполагают, что могло бы или должно случиться. Приведем несколько отрывков, проясняющих модальность манифеста.

Фридрих Шлегель (из «Критических фрагментов» и «Идей» – манифестов немецкого романтизма): «…Всякое искусство должно стать наукой, а всякая наука – искусством, поэзия и философия должны соединиться». «Все, что можно сделать, пока философия и поэзия были разделены, сделано и завершено. Теперь настало время соединить их»[10].

Андрей Белый. «Символизм как миропонимание» (1904): «Захотелось перспективы. Опять запросило сердце вечных ценностей… Не событиями захвачено все существо человека, а символами иного. ‹…› Задача нового искусства не в гармонии форм, а в наглядном уяснении глубин духа…»[11]

Филиппо Маринетти. «Первый футуристический манифест» (1909):