Будущее настоящего прошлого

Даже Ньютон был альтернативщиком. Он вообще не любил и не хотел заниматься наукой! По призванию и основному роду занятий (до 20 часов в сутки!) он был алхимиком и отдал жизнь поиску золота! Он даже спать валился в том же помещении, где проводил алхимические опыты. Если бы не Галлей, то мир не имел бы Ньютона. А Галлей делал всего лишь два дела. Первое — он раскручивал никому не известного в науке Ньютона постоянными и как бы естественными примечаниями в своих письмах ученым по всему миру о том, что некий «великий математик Ньютон» и т. д. Галлей был в авторитете. Если этот человек писал о ком-то — «великий математик», то с этим никто уже не решался спорить. Это и спасло ньютоновские, шокирующие науку, идеи. Если бы не этот пиетет со стороны Галлея, то Ньютона не услышали бы — кто он был такой, этот незнатный юноша, обучающийся в Кембридже бесплатно за то, что прислуживал богатым студентам?

Второе, что делал Галлей — он постоянно подстрекал Ньютона к научной работе тонкими намеками на то, что «вот Гук считает так-то и так-то», или «Гук думает об этом так-то и так-то…». Гук и Ньютон ненавидели друг друга. Гук даже в своих научных докладах Британскому Ученому Совету по разным научным догадкам и гипотезам подчеркивал совершенно не к месту — «я это заметил, а Ньютон не заметил». А Ньютон все силы отдавал поискам золота алхимическим путем, но когда ему говорили про Гука, он зверел, и кидался в науку, чтобы показать, как оно есть на самом деле, а не так, как думают об этом всякие Гуки …

Насколько мало занимала Ньютона наука можно судить даже по невероятному факту его биографии — наступил момент, когда современной физике уже в контурах была известна некая сила, действующая на планеты, и даже было известно, что она обратно пропорциональна расстоянию до планет. Но решить задачу, каковы при этом будут формы орбит, определяемые действием такой силы, наука не могла, и это стало самой раздражающей проблемой дня. Галлей поделился со своим другом Ньютоном этими проблемами, а друг Ньютон сказал другу Галлею — ерунда все это, я эти орбиты еще двадцать лет назад (!!!) вывел. Галлей знал — этот может… Он только с тоской спросил — почему молчал, почему не публиковал? Сэр Айзек совершенно искренне ответил — да как-то замотался, закрутился, а потом и совсем забросил хлопоты с публикацией. Тут ему Галлей в очередной раз и сказал — «а вот Гук считает, что орбиты могли бы быть вот такими»…

Не удивительно, что Ньютона тогдашние ученые чиновники как собаки рвали. Ньютону просто некогда было заниматься наукой в том смысле, в каком уже тогда понималось само это занятие — отстаивать свою точку зрения, если она противоречит официальной. Ньютон был занятой человек и отсюда его знаменитая фраза о том, почему он мало уделяет времени науке — «…либо не следует сообщать ничего нового, либо придется тратить все силы на защиту своего открытия». Вот так вот! Спасибо Галлею… Смешно сказать, но «Начала» Ньютона вышли на личные средства Галлея!!! Филармония сказала — денег нет. Все деньги ушли на издание какой-то монографии о бабочках, а на Ньютона средств не выделили! Только через пятьдесят лет после смерти Ньютона Филармония начала сдаваться, и сдалась, все-таки, но заполнило его пустое пространство собственной выдумкой: некоей материальной средой — светоносным эфиром.

Все эти великие люди были случайными для науки. Ну, искали бы свое золото, врачевали бы, стригли, делали бы деньги, работали бы в библиотеках, адвокатских конторах и т. д. Но что-то заставляло их идти в науку и, очень хорошо не зная того, что знает очень хорошо наука, они эту науку непосредственно и создавали. Так было всегда. Как таковая наука, эта чинуша, претендующая на истину, появилась вместе с Аристотелем, который сказал — «Платон мне друг, но истина дороже». Почему он назвал своего учителя «другом»? Потому что он считал, что владеет истиной и теперь ему никто не учитель, а, в крайнем случае, только друг. С его (Аристотеля) позволения, разумеется. До этого вся античная наука и философия очень скромно оценивали свои собственные текущие достижения. У эллинов считалось, что каждый, кто идет следом, несет новую истину, а за ним придет еще кто-то. Эллинистическая наука была эвристической, то есть приглашающей к спорам и обсуждениям. Но при этом эллины никогда не опускались до нынешних оскорблений своих научных оппонентов. В крайнем случае, допускалась легкая, едва уловимая ирония над тем, что не вызывает согласия. Аристотель, пожалуй, (наряду с Ньютоном) — самый умный человек за историю человечества. Но Аристотель первым сказал — истина у меня. Так возникла не эвристическая, а догматическая, то есть — официальная наука. Так создался прецедент на владение истиной, и так начали разграничивать науку и лженауку. Наука — это то, что признано руководителями науки, а лженаука — это то, что ими не признано. Так возникло это самодвижение. Так оно продолжается и сегодня.