Будущее не в прошедшем

В последние годы во многих пунктах Урала вскрываются подобные несоответствия. То среди отложений, которые издавна считались древними, находят молодые окаменелости, то среди молодых осадков встречаются остатки древних организмов. Видимо, многие геологи и сейчас не умеют определять возраст горных пород: найдут какую-либо окаменелость и не задумываются, а как она попала в эти осадки?

Разгадка всех этих неясных вопросов намечена в наши дни коллективным трудом многих исследователей, но первой из них высказала новые идеи доктор геолого-минералогических наук Н. П. Малахова. Она доказала, что многие организмы никогда не жили на Урале, а принесены сюда либо реками, либо ледниками много миллионов лет спустя после их смерти. По таким окаменелостям нельзя определять возраст горных пород!

Не представляет исключения и арметовская находка. Она лишь новый штрих в общем комплексе фактов, на которых сейчас закладывается фундамент уральской геологии.

На основе этих фактов открываются поистине увлекательные перспективы. На огромных пространствах, там, где раньше неверно показывались древние отложения, восстанавливаются пермские осадки. Под ними могут залегать слои, содержащие нефть и уголь, и не исключена возможность, что такие крупные промышленные центры, как Свердловск, Магнитогорск, располагаются вблизи крупных скоплений нефти и угля, которых так не хватает уральской промышленности.

Точки возрастных несовпадений типа арметовских лишний раз показывают нам, что период исследований Урала старыми методами пора закончить. Сейчас ясно, что надо бурить глубокие скважины и изучить тот подземный Урал, который еще не затронут исследователями. И кто знает, какие подземные сокровища он нам откроет.

МИРАЖИ ТУРГАЯ

Двойка

До сих пор с мучительной болью переживаю случившееся. Как мог получить двойку?

Сначала все шло так, как это всегда бывает. Я подошел к столу, подал зачетку. Профессор сравнил меня с курносым существом, изображенным на фотографии, как-то неопределенно хмыкнул и, пробормотав: «До чего изменился детина», — показал рукой на груду экзаменационных билетов.

По-моему, нет человека, у которого не дрогнуло бы сердце, когда рука тянется к экзаменационному билету. Кажется, все выучил, все знаешь, а все-таки гложет мысль: «Что-то недоучил и сейчас будешь за это наказан». Но я-то чего боялся? Знал не только то, что требовалось по программе. У меня в портфеле находилась тетрадь, а в ней были записаны такие факты, такие мысли…

И вот билет у меня. Деревянным голосом прочел его содержание: «Причины эволюции» и в скобках — законы вымирания и законы эволюции организмов на примере прошлых геологических эпох.

Законы. В билете было дважды сказано — законы. О них мне и надо было говорить.

Я должен был перечислить общеизвестные истины. Начать надо было с Дарвина. Подвергнуть критике гипотезы давно вымерших катастрофистов и ламаркистов… Привести примеры перерождения амфибий в гадов, гадов в птиц, из гадов же вывести всех млекопитающих и человека. Рассказать, что неприспособленные организмы вымирали… Привести примеры из коллекции музея. Получить пятерку и пойти вечером с ребятами в широкоэкранный.

Ну зачем я стал говорить о роли радиоактивного облучения в жизни, эволюции, смерти организмов? Зачем затеял этот спор с профессором (нашел место — где!), когда он мягко намекнул мне, что ведь это непроверенная гипотеза. Мне нужно было понять это «наводящее» замечание и перестроить ответ.

А я вместо этого начал доказывать, что могли существовать условия, когда на Землю попадала увеличенная доза смертоносного стронция-90, цезия-137, углерода-14… Под влиянием этого облучения одни — неприспособленные — организмы гибнут, а другие — немногие — выживают и быстро эволюционируют.

Профессор больше не прерывал меня. Посмотрев на меня каким-то непонятным взглядом, он отвернулся к открытому окну и со скучающим видом постукивал карандашиком по столу, как это делают все в мире, — сначала острым, потом тупым концом.

Понятно, это только подлило масла в огонь. «Ну, погоди, — думал я, — ты все-таки будешь меня слушать». Я со страхом бросил на стол свой главный козырь — кость плезиозавра.

Тут профессор, действительно, оживился. Неодобрительно заметив: «Так, батенька, с реликвиями прошлого обращаться нельзя», — он схватил кость и долго вертел ее в руках, всматриваясь в каждый выступ. Я обратил внимание на то, какими нежными стали вдруг его сухие и сильные пальцы, как чутко они скользили по сглаженной поверхности кости.

— Значит, вы считаете, что это животное, э-э…

— Плезиозавр, — вставил я.

Он хмыкнул.

— …Что этот плезиозавр умер от ядерной радиации?

— Конечно.

— А с чего так резко возросло радиоактивное излучение?

Вот здесь-то я и пустился в дебри противоречивых гипотез. Но профессор перебил меня.

— Это все потом. Вы вот мне скажите, есть ли в этих костях стронций-90?

— Не знаю. Но должен быть. Можно проверить.

— Нет уж, батенька. Проверять не будем. И так все ясно. — И тут я с ужасом увидел, что он протягивает мне зачетку, не поставив оценки.