Будущее общество

Дети первой жены, если муж путем многочисленных хлопот не добился развода, по закону считаются его единственными законными детьми, те же, которые произойдут от него вне брака, не будут для него ничем. Что касается последних, то даже, если бы их положение было урегулировано впоследствии, оно, по закону, считается второстепенным. Оказывается, что в этом вся прелесть нашего законодательства!

Но в нравах происходит заметный прогресс! Незаконнорожденный не является более парием, как это было некогда, и как думают теперь ретрограды; „незаконные” связи, как мы сказали, весьма распространены среди населения больших городов, и, хотя иногда какой-нибудь добрый сосед вследствие склонности к злословью и сплетням начинает судачить, но везде они признаются наравне с законными.

Иногда некоторым удается даже добиться признания со стороны администрации. Один закон остается неподвижным.

Итак, современный закон, поскольку он не вдохновляется партийным духом, имел когда то. временное raison d'être, и есть в сущности не что иное, как выражение обычая, притом ретроградное, ибо, становясь законом, он делается неподвижным и отстает от нравов, которые, сами по себе прогрессируя, изменялись.

Более того, общественное мнение неуклонно преследовало всегда только то, что наносило действительный ущерб обществу, причиняя вред одному из его членов; причем умело принимать в соображение намерение и обстоятельства. Законом предусмотрены максимальные и минимальные кары, и колебание его зависят больше от физиологической натуры тех, кто призван применять закон, чем от природы самого преступления. Наконец, разве не лучшее средство морализировать людей — указывать им на то, что нарушение полезного правила носит в себе самом наказание, ибо повредит им своими последствиями? Разве это не будет так же нравственно и, в особенности, так же действительно, как внушать человеку, что если он нарушит закон, то будет наказан, но, что ему ничего не будет, если он сумеет скрыть свое преступление от власти?

Нам возразят, что только страх наказания может принудить людей выполнять свой долг; — увы, этот обычный припев сторонников репрессий является ложным аргументом. Наши учреждения, во-первых, доказывают, что страх наказания не устраняет преступлений, и, во-вторых, мы видели, что традиция и обычай всесильны у народов, называемых нами низшими. Неужели приходится сознаться, что наша нравственность ниже их?

Вот, что рассказывает Белло об индейцах полярных стран по поводу складов с'естных припасов, устраиваемых ими в дни удачной охоты, в расходовании которых они должны быть особенно экономны, так как часто сами терпят страшный голод.

„19 июня... Г. Геберн сказал, что индейцы ему принесли мясо, к которому они не притрагивались, хотя не ели уже трое суток. Они устраивают склады, в которых прячут часть своих запасов, чтобы волки не могли с'есть. Если вы очень нуждаетесь, они не имеют ничего против, чтобы вы взяли, сколько вам нужно, но не выбирая кусков; ибо, говорят они резонно, голодный человек без разбора берет то, что находит. Равным образом считается преступлением, если кто-нибудь не закроет кладовую”[13].

Следующий пример находим у Вамбери, и нас не могут обвинять в том, что мы берем примеры из жизни идиллических народов, так как здесь говорится о туркменах, единственное занятие которых составляет грабеж.

„Туркмены, по моим сведениям, мало похожие на описываемых Муравьевым, разделяются на девять племен, называемых Халько, которые делятся на колена или тэфы, а эти на роды или тиры”.

„Двойная связь: солидарность людей, принадлежащих к каждому роду, и родов, из которых состоит каждое колено, образует главный связующий элемент этого странного общества. Тот не туркмен, кто не знает с самого раннего возраста к какому роду и колену он принадлежит, и кто не гордится силой и численностью своего племени. Впрочем, в нем он находит всегда защиту от произвольного насилия со стороны членов других родов; ибо все племя в случае обиды одного из своих сынов обязано требовать удовлетворения”[14]. И далее:

„Кочевники, живущие в этой местности, пришли толпою осмотреть караван; завязалось нечто в роде торговли; я видел, как заключались в кредит довольно значительные сделки купли и продажи. Редакция долговых обязательств и в особенности их транскрипция, конечно, были мне об'яснены. Меня удивило, что должник вместо того, чтобы передать обязательство за своею подписью кредитору, оставляет его в своем собственном кармане; и так, впрочем, делается во всей стране. Кредитор, которого я спросил относительно такого способа действий, совершенно обратного нашим обычаем, ответил мне просто: „Зачем мне сохранять это письмо, и к чему оно мне? должник нуждается в нем, чтобы помнить срок платежа и сумму, которую он обязан мне уплатить”[15].