Буги-вуги

Где же, где вы нонешние Суриковы с Перовыми? Обнажите ваши кисти, ведь вот она, картина! Вот она движется с первомайским приветом на почти трезвых ногах, с транспарантами, флагами, шарами, цветами, детскими пропеллерами-вертушками, глобусами, птичками Пабло Пикассо, мозолистыми руками многостаночника, красной косынкой передовицы, здравницами в честь такого замечательного образа жизни — как оно и положено, а впереди гофмаршал с гармонею иль баяном. И вся, буквально вся колонна орет во всю глухосранскую «имел бы я златые горы» (И ведь действительно: что окромя цепей? остальное имели и имеем. И будем иметь, как хотим, возможно даже, извращенно) или про так как шумел камыш.

Как? Впечатляет? Меня так очень. Вот он — наш ответ бразильским карнавалам.

Прошпект далёкой, пехом шелестеть — мало не покажется, и покуда до трибуны каблуки стопчешь, все застольные вспомнят: и как с горочки спустился, весь в орденах-медалях, и как огни золотые горят на том большаке, на перекрестке, где с любовью надо встретится, и про улицу родную, что хороша и в непогоду, и пошехонского с картинками выпишут.

Затоварились впереди массы, пока уплотнение рассасывается, глядь — колонна в амфитеатр сбилась, баба, что побойчей, каблучком дернет, пушкиным пройдется, да кэ-эк взвизгнет:

А мене милай подарил
Четыре мандовошечки
Что ж я буду с ними делать
Оне ж такие крошечки?

Товарки в долгу не останутся, на пару, в унисон, мартеновскими глотками дунут:

Ой, подруга, так и знай
Тем, кто просит, всем давай
Не фарфоровая чашечка
Не выломится край!

Гармонист тоже не кумачовым бантом шит: пальцы пляшут, как черти, ноги отбойным молотком выдрючиваются, тенорок с хрипотцой:

Я ходил, ходил за ней
Думал целочка у ей
Оказалось, что у ей
Шире кепочки моей.

Тут же вам и похуйсранского с притопом, с прихлопом счешут. «Веселых ребят», что с Леонидом Утесовым, помните? Как там покойника провожали? О, то оно и есть, только почище, потому как от чисто радостного восприятия жизни процесс происходит.

Мужики в костюмах не обмятых, брючины гармошкой, рубахи белые колом, галстук, раз в год надёванный, топорщится — узел с хороший кулак. Бабы — в разнорябь, что попетушистей из сундуков достали, помады ради такого дня не пожалели, волосья начесали — смотришь и сердце радуется.

Одна колонна прошла. Другая. Там «я люблю тебя жизнь» задушевно выведут, тут «арлекино» споют, да еще и содержание в лицах проиллюстрируют — Московский цирк от зависти бы умер.

Уж так, так хорошо — шариковой ручкой не опишешь. Как сказал бы Коля Чих-Пых: это видеть надо.

Чем я и занимаюсь. Ныне на демонстрацию я не ходок — созерцатель. Пятый курс. Не пионер. Статус другой.

Минька на праздненства в родную деревню укатил. Лелик с аптекаршей за фармацевтов транспарант с зеленым змием понес, а я, прикупив белоголовую, в строну ПХХ подался.

Аббревиатура сия не тайна есть. Именуют так молодежное заводское общежитие, что на улице Строителей: Пустосранское МотовилоХранилище. Женский же монастырь, что на проспекте, в простонародье звучит, как ППХ — тут всё ясно и расшифровывать не надо.

Поход мой первомайский, в столь отвлеченную от других повседневных дел епархию, объясняется следующим образом.

Стою как-то на остановочке, нос в воротник прячу — апрель нынче с причудами: метель метет, да такая, что и февраль позавидует. Транспорта, как положено, уже минут двадцать как не видать, ноги окоченели, сам, как найда — настроение, в общем, не праздничное, сами понимаете. Долго ли, коротко ли, автобус, наконец, подходит, паразит. Народ в нем в три яруса, конечно; толпа со стороны остановки ряды сомкнула, как псы-рыцари на Чудском озере, посему я у заднего прохода завис, почти как в загадке: в глазах тоска, в зубах доска, руки не вытащить и дверь на крючке. Сезам, всё-таки, открывается и теплой картошечкой сверху, основательно так, на потенциальных пассажиров блюют. Народ, естественно, распадается на фракции: облеванные отбегают в сторону, не молча, конечно, а выражая непарламентскими выкриками отношение к действительности, не облеванные лезут-таки в общественный транспорт.

Обычная, надо сказать, ситуация, из ряда вон выходящего — ничего. Кроме того, что в числе главных действующих лиц и я, нежданно-негаданно, оказался. Пальтецо-то, извиняюсь, в дерьме.

Везувий, явно призывного возраста, пьян в стельку-сардельку. Так пьян, что эпитета не подберешь. Пьян дальше некуда. Дальше — арктические льды. Поскольку свалился он, в прямом смысле, прямо на меня, мне ж его и на скамейку пришлось отволочь. Что и пили, керосин что ли? такое амбрэ! если казнь выбирать, то уж лучше пусть химическим оружием, ипритом-фосгеном травят нежель таким-то свойски-простецким.