— Не, Артух, серьезно, почитай. Не слушай этих мудаков.
— Я что? против что ли? Я и говорю — мне, наоборот, интересно. Артуш, давай, конечно. Я в смысле — почитай.
— Какие времена были, — с сожалением сказал Маныч. — В газетах не прочитаешь.
— Не пуп чесать деревянной ложкой.
— Верно, Миша, говоришь. Вы, ребята, конечно, простите меня, я что-то совсем бухой, несу всякое. Но что т
— Артух, погоди, ебтыть, куда бухой-то? Да садись ты!
— Не-е-ет, чуваки, я вот не пойму: вы нормальные, нет? Вы же не музыканты. Не му-зы-кан-ты. Для вас музыка — всего лишь блям-блям. Я уж не говорю про... Про философию музыкальную, например. Что это не песенки. Музыка — это не песенки. Вы же не понимаете в этом ни... Какой там «хрен»! полногтя и того. Вы примитивных вещей, самых примитивных, самых дошкольных не понимаете, а про атональный джаз рассуждаете. Про размеры, четверти, — Маныч недоуменно развел руками. — Или я уже совсем зарос, что перестал въезжать? Знаете, что Шёнберг говорил? Впрочем... Елда с ним, сказал Максим. Хотя бы что такое гармония знаете? Ну-ка, скажи! Молчи. Молчи на хуй! Молчи немедленно!! Что ты скажешь?! Что ты рот открываешь, как беременная курица? Всё равно наврешь!
— Ты чего, Артух, обиделся что ли?
— Да ладно, — Маныч вяло махнул рукой. — Не надо сфорцандо[105]. У вас дома чеснок есть?
— В доме может и есть, а мы не держим.