Буги-вуги

Ладно в годы нескромные, во времена золотые, ну, а теперь-то, с мокрым концом, куда ходить? Сухоты, ломоты и нету охоты. Самое время учебой заняться, ан нет, опять выходные забиты с этими профурсетками. Мне-то зачем это? — врал я самому себе, но остановиться не мог. — Если подумать хорошенько: мне — ни к чему. Мине что? Ему Верочка-второкурсница всё старательно срисовала — не зря он с ней лекции прогуливал. Хотя, у него в то время совсем другие помыслы были. Тогда он ей ночами проекции рисовал. Но жизнь — качели. Полкурса по девке убивается, а она ревет у меня на плече — выглядела, как Минька щупал какую-то в коридоре. Знала бы. Ничего-то не знает. Устроила ему Шекспира в двух актах с прологом и эпилогом, а под занавес пришла под дверь царапаться, на ночь глядя, зарёванная вся.

Простил Минька сам себя, оставил Верочку на черный день. И так она у нас, как Золушка: и пол помоет, и покормит, и Миньке стирнёт, и мне заодно. Хорошая девчонка, а вот влюбилась в дурака злоебучего. Я уж ее уговаривал Миньку бросить, намекая на толстые обстоятельства. Но нет, ни в какую. Люблю, говорит, и всё. Пусть он не любит, а я буду. Пойми ты их. Но и восемнадцать годов — Минька у нее первый. И последний пока. Этот злодей поэтов начитался, хохочет: пусть она поплачет, ей ничего не значит. Переживет, говорит. Молодо-зелено, стерпится — разлюбится. Его на сантименты не возьмешь. Минька свои неводы от берега до берега натягивает. Ни понизу, ни поверху не проскользнет. Подходцы не от печки, а от фундамента. Какой — анекдотец похабный из мати в мать, да за титьку, а какой стишок лирического содержания и руку из троллейбуса подаст.

Э-э, это как талант — или он есть, или отминьки подбирай.

К Верочке Лёлик пробовал клинья подбивать. Понятно, девка интересная, складненькая, симпатяшка просто. А Минька науськивал. У Миньки свои интересы — он наигрался, натешился, а теперь Верунчик инициативу сковывает, кобелиться мешает.

Споил Минька Верочку однажды, попользовал и вышел. Девица в полном отрубе, Лёлик втишка под одеяло забирается... Как она завизжит, как вскочит! Как почуяла? Минька ей «Мадеры» литру влил, не меньше.

И ведь простила засранца, хоть слез там было — все бы общежитие неделю умывалось. Ну, бабы. Ну, дуры. Минька ее уже боится. От любви до ненависти один шаг. Потом прирежет и всё. И не ойкнешь. «Так не доставайся же ты никому!» Или кислоты в рожу. Бывали такие случаи. Даже в газетах прописаны.

Минька и сам понимает, что слишком далеко зашел, тут неровен час и в ЗАГС поволокут. Сидит, на пальцах регульные дни считает, чтобы Верочка не залетела. А случись? Уговори ее на аборт. Заклинит у девки в мозгу — колом оттудова не выбьешь. Они ж длинным умишком думают: рожу ребятёночка, он ко мне и вернется, как же не вернется к своему ребятёночку? а потом и полюбит меня снова.

Дуры, дуры...

Скукожился Миня в душе, но виду не показывает. Только нет-нет, да и рявкнет. Верочка у него за девку-чернавку: тише воды, ниже травы, тенью ходит. Даже курить ее отучил. Одним движением бровей.

Сатрап.

Не пойму я их. Девок-то.

                                                                           22

                       ЕВА-НГЕЛИЕ  ОТ ПРЯМОДУШНОГО

                                (продолжение)

                                               Прямо пойдешь — убитым быть

                                               Налево пойдешь — голову сложить

                                               Направо пойдешь — женатым быть

Чем больше мы будем размышлять о том, что говорилось намедни, тем более будем убеждаться, что все это, так или иначе, сотни раз уже было сказано и что мы вносим разумлением нашим в данный предмет особый интерес, коего до сих пор в нем не находили.

Когда с самой известной степенью убежденности настаиваешь даже на самых обыкновенных понятиях, их всегда принимают за какие-то необычные новшества. Что касается меня, милостивые государи, на мой взгляд, времена парадоксов и систем, лишенных реального основания, миновали настолько безвозвратно, что теперь было бы всякой глупостью впадать в какие-то несуразные причуды человеческого разума. Несомненно, что в великие эпохи вдохновения, человеческий ум был особенно обширен, возвышен и плодовит, в чем мы ниже обязательно убедимся на величайших примерах, которые служат самой верной гарантией против безрассудности отдельных мнений, бытующих в наше время, и если, размышляя о воспоминаниях человечества, мы пришли к некоторым оригинальным взглядам, как это может быть определено нынешними схоластами, рядящимися в тогу прогрессиста и называющими огульно великие словоизречения предрассудками, то это потому, что пора с нынешнего постамента времени определить к данном у предмету свое искреннее отношение, без шор и бытующего лицемерия, как это было сделано в прошлых веках, то есть познать идею во всем ее рациональном идеализме, в эмпирической реальности.