Буги-вуги

А тут жена — во вторую смену. Он, естественно, дома не засиделся. Ну, мало ли. Бывает. Да и первый раз что ли? Пару отделений отыграли они, в перерыве мы с сухоньким бирлять сели — поварихи гуляша с подливой суповые тарелки наворотили. Бирляем, то, сё, вдруг Маринка, откуда ни возьмись, прямо в плаще, никто и «а» сказать не успел — гуляш у Джона на голове, подлива с ушей капает.

Картина Репина. Ильи Ефимовича. Море волнуется раз, море волнуется два.

Наконец, Лёлик проглотил, я выдохнул, Минька выпрямился, а Билл схватил жену приятеля за руки и залепетал: «Что ты, Марина? Что ты?»

Джон же как сидел, так и остался сидеть, разгребая ужин пятерней по хайру, тоскливо так, будто кошка лапой, когда в лужу вступит. А хайр у Джона — любая примадонна позавидует.

Всё, сказал Харон.

На этом всё.

Приплыли. Берег.

Ладно бы, что говорится, последняя капля. В том-то и дело, что тут не на капли счет. Да и чаша терпения далеко не первая. «Не надо ваших денег! Ваши деньги на пупе сожжешь и не заметишь! У вас только пьянка одна на уме да блядство поганое! Дома будете сидеть, козлы! дома!!»

Дома «козлам», конечно, не усиделось. Да и усидишь ли дома, как в песне поется, когда сады цветут?

С попеременным успехом, через раз, через день, ары продержались еще недельку, надеясь звонкой силой кабацкой монеты умаслить заскорузлые жёнины души. Однако, как назло, а скорее всего по извечному закону подлости, хабар срубить не удалось, к тому же превосходящие силы противника создали коалицию и выступили единым фронтом.

Горько было арам пядь за пядью терять родные просторы. Горче перцовки гнилосранского разлива. Ситуацию усугубил весьма неразумный поступок Джона: чавой-то он забылся и посмел заявиться домой с выхлопом. Вовремя, но с выхлопом. И даже не то чтобы с выхлопом, а развезло. И даже не то чтобы развезло, а еле приплёлся. И даже не то чтобы приплёлся, а мы приволокли и к двери прислонили. В прислонютости жена его и обнаружила, на странные поскребки к двери подойдя.

Супруги, естественно, после инцидента не разговаривали, что и позволяло Джону покидать семейный очаг без спросу. Но тут жену словно прорвало. Тут уж Маринка совсем взбеленилась и на следующий день пошла добивать зверя в собственном логове.

Мамушка, царица небесная! Что там было! Как ты спасся! Говорят, на седьмом этаже было слышно ее верхнее «до».

Мало того, когда одна из разъевшихся попыталась приоткрыть хабальный рот в начальственном окрике, разъяренная Маринка схватила со стола хрустальную вазу, махнула цветы на пол и замерла на секундочку статуей Свободы, чтобы прибить своим «Что-о-оо?!!» Видя такое дело, толстозадые деятельницы от общепита позаныривали мухой под столы: а откуда знать, что у бабы на уме? зашибёт за мужика. Свой мужик — он временами ближе, чем сорочка к телу. А Маринка, она за этого раздолдона… Я, конечно, ни в чем не могу быть уверенным, но насколько я ее… Что там пулеметы? На пушки пойдет. Стволы в узел позавязывает.

Далее события развивались так.

Хрусталь рванул партизанской гранатой на тыщу осколков. У двери, которой Маринка навернула в сердцах, вылетела филенка. Пласт штукатурки, что на дверью, подумал-подумал, и тоже не выдержал — съехал вниз с шумом, с пылью. Попался бы ей в тот момент этот конь на скаку!

В довершение всего, уже в дверях, обернувшись на поле битвы, Маринка торжественно произнесла: «Я на вас, — эпитет она подобрать уже не смогла, слова все кончились, а только приласкала кулачком по косяку, вышибая дверные пробки, — в горком напишу».

Высвистели ар с полузвука, только шуба завернулась. Эти, в кабаках, пуганые вороны. Рыльце-то в щетине.

Наблюдая такой коленкор в разводах, ары к нам: давайте, парни. Давайте. Поутихнет, волна спадет, вернемся мы. Не оставлять же на произвол свято место.

Вот так всё и обставилось.

Халява, плиз.

«Алиготе» на донышке уже. Потрёкали еще о насущном: что там Блэкмор, как там Пейдж, Гилмора давно не слыхать, где Стив Хоу… Дело к вечеру совсем, официантки скатерти со столов собирают, шнуры пора мотать. Договорились, как ни то подъехать, да пару вещей отлабать.

Традиция такая в нашем Шоусранске у кабацких музыкантов: из кабака в кабак под занавес ездить — поиграть в последнем отделении друг у друга, а где и совместно что. Поджемовать. Так это, кажется, называется.

Собрались было, да Лёлик каких-то шмар старых, лет под тридцать стал кадрить. Крутил, крутил рыжим усом, да всё без толку. Пока, наконец, не надоело мне стенку подпирать и не послал я простипом-нототеней привычной дорогой. А потом и мы попрыгали через лужи.

Домой.

В общагу.

Чай пить с маргарином.

2

У любой формальности сатиновый больничный запах, тупой головы кочан и бараньи глаза. И хоти, не хоти — думать не моги: уважай ее, заразу, лелей, пестуй, ни руках носи. Потому как кто командует парадом?

Закорючка.

Всё.

Смирно-вольно-разойдись.