Буйная Кура

- Зачем их снимать, если я и так уж босая.

Салатын посмотрела на маленькие черные ножки Гюльасер. Меж пальцев набилась грязь. С ногтей сошла хна, и они тоже были в грязи.

- Тебе нечего разве обуть?

- Есть. Но грязно же, вот я и пошла босиком.

Салатын поняла нетактичность своего вопроса и покраснела. Гюльасер между тем спустилась вниз. Вода в Куре еще больше замутилась и вспучилась. По реке плыли клочья пены. Волны облизывали желтую намокшую землю обрывистого берега. Гюльасер наполнила оба кувшина, смыла грязь с их боков, заткнула пробками. Перекинув каждая свой кувшин за плечо, девушки пошли по осклизлой тропинке обратно в село. Когда они подошли к дому Джахандар-аги и нужно было прощаться, Гюльасер заговорила:

- Совсем не видно тебя.

- Разве ты не знаешь, что с нами случилось?

- Слышала. Он сделал очень нехорошо.

- То, что он сделал, не исправишь. Главное, брат мой ушел из дому.

Гюльасер промолчала. Она помнила слова своего брата Черкеза, и поэтому как ни в чем не бывало после некоторого молчания спросила:

- А где же он?

- Не знаю. У него ведь такой характер. При его самолюбии... Я очень боюсь...

- Ничего не случится, ведь не маленький же он. Есть голова на плечах.

Салатын посмотрела на девушку. Глаза Гюльасер смеялись.

- Ты что-нибудь знаешь?

- Что мне знать?

- Ты видела моего брата?

- Э, Салатын, где мне его увидеть?

- Может, он приходил к Черкезу?

Гюльасер не ответила.

- Заклинаю тебя именем брата твоего Черкеза, скажи мне правду. Мой брат у вас? Почему ты молчишь?

Если нет, почему же ты покраснела?

- Ничего я не покраснела, - сказала Гюльасер и пошла было вперед. Но ей стало жалко девушку. Она вернулась и поглядела Салатын в глаза. - Ты никому не скажешь?

- Братом своим клянусь, никому.

- Ну смотри же. Вчера он был у нас. Только не проговорись. Они сами поручили мне сказать тебе. Но только тебе, поняла?

- Будь спокойна. Ради бога, хорошенько гляди за ним. Может, вечером, когда будет темно, я незаметно проберусь и навещу брата.

- Приходи, я буду ждать.

Девушки распрощались, и Гюльасер направилась к своему дому. Салатын некоторое время смотрела ей вслед, потом поправила кувшин на спине и тоже пошла домой.

Салатын была счастлива. Она радовалась, что мать немного примирилась с происшедшим и в доме стало потише. А главное, она знает теперь, где находится брат. На душе вдруг стало легко и светло, как в детстве.

Вот сейчас она прибежит домой и расскажет матери, где Шамхал. Мать тоже обрадуется. А что потом? Э, все остальное в руках аллаха!

Салатын подошла к дому. Вдруг сзади кто-то сильно не то ударил, не то толкнул ее. Не успев понять, в чем дело, Салатын оказалась на земле, в грязной луже. Рядом упал и ее медный кувшин. Из круглой дырки в кувшине выливалась вода.

Салатын не успела прийти в себя, как послышался голос Гюльасер:

- Что с тобой, Салатын? Что это было, что это было?

Она скинула с плеча кувшин и помогла девушке встать. Салатын растерянно оглянулась вокруг.

- Я и сама не знаю, что случилось, кто-то меня толкнул, и я упала.

Гюльасер посмотрела на продырявленный кувшин и задумчиво покачала головой. Она взяла Салатын под руку и, словно взрослая женщина, успокоила ее:

- Слава аллаху, ты счастливо отделалась.

- А что же случилось?

- Разве не видишь, чья-то пуля попала в кувшин.

- Не может быть!

- Клянусь здоровьем твоего брата, что я говорю правду. Вот, погляди, какая дыра. Что же это может быть, если не след от пули. Какой-то негодяй стрелял в тебя, Салатын, чтобы ему было пусто.

Прибежали слуги. Джахандар-ага, слышавший звук выстрела, поднялся на навес и смотрел на тот берег в сторону леса.

Салатын тоже выпрямилась и посмотрела туда. Она увидела, как всадник, круто повернув коня, въехал в лес и скрылся между деревьев.

Отец на крыше опустил винтовку, нацеленную было в сторону неизвестного всадника.

7

Годжа всю жизнь проработал на Куре. Кура стала его профессией, его куском хлеба. Можно было назвать его лодочником, речником, водником, перевозчиком, но сам Годжа называл себя матросом. Он любил, чтобы и другие его называли так же.

Теперь он тяжело поднимался в гору. На длинный ивовый прут была нанизана свежая крупная рыба, которую Годжа нес, перекинув через плечо. Красноперая рыба ярко блестела серебром.

Старик очень устал. Он часто останавливался, чтобы перевести дыхание. Встряхивал мокрые веревки, которые тоже нес на плече. С веревок текло, но одежда Годжи и без того была хоть выжимай. У него промокли не только брюки, но и нижняя грязная рубаха, видневшаяся из-под архалука.

Чарыки и вязаные носки Годжа снял и нес в руках. Пятки его и все ступни не просто вымылись в речной воде, но как-то даже вымокли и были неестественно белы по сравнению с загорелой и грязной кожей ног. Земля ступням Годжи казалась очень теплой после холодной речной воды.

Его большая и мохнатая папаха сбилась на самый затылок, обнажив большую часть гладкой бритой головы, от которой теперь шел пар. Реденькие седые волосы Годжиной бороды перебирал легкий утренний ветер.