Буйный бродяга 2014 №3

Они катили на почти не изменившихся за последние столетия велосипедах по одному из многочисленных промышленных парков. Везде, где жили и изобретали люди, старые вещи: заводы, автобусы, кровати, санузлы, камины, переговорные устройства, совсем, как звери, со временем оказывались в своеобразных импровизированных заповедниках. В некоторых работали историки, в других просто гуляли, про большинство ходили легенды, только часть из которых принесло ветром человеческих литературных клубов, остальные пришли сами по себе, как кошки в старом рассказе. Над узкой клеариновой (ходили слухи, что чуть ли не асфальтовой) тропинкой, как деревья, смыкались антенны какого-то древнего, кажется, радио, телескопа. Трава звенела и пищала разными голосами вокруг и пробивалась через клеарин.

— Всё-таки мы превратим вселенную в сплошной заповедник для бездельников, — сказала Инна.

— Что, собственно, забыл здесь бездельник? — ответила Морская Свинка. — Вряд ли человек в наше время сможет идти и не замечать кузнечиков. Таким вещам всех учат. Значит, чтобы кузнечик не раздражал, нужно… как-то поймать его мелодию, присоединить к тому, что уже знаешь… люди вообще никогда не слушали музыку для развлечения, это самое деловое искусство, потому что ближе всего связанное с нервами, сильнее всего на них влияющее. А здесь не только кузнечики. И не злиться на прекрасное, когда его так много и когда от него нельзя отключиться, как люди эксплуататорских эпох, — это вполне себе занятие.

— Разве кто-нибудь сейчас злится на прекрасное? — спросила Звезда.

— Все мы. Конечно, никто не увечит статуй, и не разбрасывает консервных банок в лесу, и не выдаёт за критику злобную чепуху, не придерживается моральных норм, и так далее. Но остатки всего этого в нас есть. И если прекрасного вокруг очень много, впрочем, его всегда очень много, или если оно не очень отчётливо и нуждается в помощи смотрящего, или это что-то совсем новое, мы можем быть тонкими и безукоризненно вежливыми тупыми и жестокими варварами. Такими же, как те, кто нападал на порнографию, книги в мягких обложках или ещё что-нибудь.

— Ну, для этого были причины, — вмешался Макс. — В порнографии снимались реальные люди, и это не было добровольной профессией, к тому же любое внимание к сексуальности в угнетательском обществе имело обратную сторону. А книги в мягких обложках, как многим казалось, скорее, отучали людей читать, чем были настоящими книгами.

— Да, у некоторых были рациональные причины, я не о них… Просто, даже тогда маньяков, кидавшихся с ножом на картины, было мало. Но без ножа убивало их большинство.

Уже приближаясь к холму, на котором друзья собирались остановиться, Звезда продолжила:

— Сейчас злоба к прекрасному проявляется сильнее всего, когда возникает какой-то неотложный общественный вопрос и надо занять позицию. Вот, например, дискуссия о правах теплокровных животных. Некоторые, по-моему, просто боятся, что их мозг не выдержит и сломается, если теперь придётся дружить с крысами и хорьками, если мы привыкнем, что белка в парке — один из посетителей.

— Или инопланетяне, — сказал Макс, — особенно, если они не станут делать ничего из того, что мы для них напридумывали, но и непостижимыми будут не больше, чем мы друг другу.

— Непостижимость мы тоже напридумывали.

— Точно.

Четвёрка расположилась на своём любимом месте, на лугу над рекой, повозилась с настройками на ближайшем валуне, в одном месте высушив и сгустив траву для подстилки, а в другом устроив костёр. Плашки какого-то лёгкого материала сгорали бесшумно, и музыка кузнечиков была чёткой и выразительной. Они не были искусственными, их даже специально не выводили, они просто появились сами, как древние музыканты в подземном переходе. Наслушавшись, друзья продолжали говорить о людях с других планет, о том, что им может понравиться и понадобиться. Потом решили всё-таки посмотреть фильм про Африканскую революцию, хлопнул трипвью, выпустив в воздух лептики и настраивая их на нужное изображение.

На раскалённом асфальте была живописно разбросана горящая техника. В тени какой-то огромной железки сидела смуглая девушка с ноутбуком, который авторы фильма, пытаясь передать старинный колорит, сделали размером чуть ли не с половину бегемота.

— Она же белая! — сказала Звезда. — Нгози белая, вот это да. Где-то мне попадалось, что раньше все возмущались, если чёрный актёр играл белого исторического деятеля, а оказывается, было и наоборот.

— Это же не строго исторический фильм, — возразил Макс. — Это скорее драма. Так что неважно.

— К тому же, в этом и была разница между Западным Суданом и Чёрным Королевством. В революции Филин-гари участвовали не только хаусаязычные и на суахили, вопреки королевской пропаганде, никому не запрещали разговаривать. Там и белые были.

Фильм, тем временем, становился всё ярче и тревожней. К Нгози подошли живописно, но одинаково вооружённые повстанцы и началось совещание.