— Добре огрели, Александр Николаевич, держитесь возле, — услышал он голос Саньки, успевшего свалить прикладом еще одного сарбаза. Они стали пробиваться к знамени. Новая волна карабинеров и грузинцев ударила по персам.
Прапорщик Чавчавадзе, уже дважды раненный штыками, бросил свою переломившуюся шашку и, схватив с земли брошенное кем-то ружье, словно оглоблей бил по головам сарбазов.
— Здоров, медведь, — одобрительно сказал Санька и прицелился в перса, державшего знамя. — На вот, прими угощеньице.
Знамя рухнуло, но сейчас же десяток сарбазов подхватили его, и рукопашная с неослабевающим остервенением разгорелась у знамени. Небольсин видел, как подняли на штыки Грекова, как упал взводный его роты Савчук, как Елохин с такой силой ударил в грудь какого-то сарбаза, что штык почти насквозь пропорол его.
— Ух, сво-олочь, — тяжело дыша и с трудом выдергивая обратно штык, сказал Санька.
В пыли и духоте уже трудно было и дышать, и драться, но сарбазы, хотя и весьма сильно потрепанные, но еще многочисленные и упорные, сражались ожесточенно и бесстрашно. Новые два батальона персов, подошедшие из резерва, с ожесточением бросились в штыки на русских.
И именно в это время в их фланг вломился дивизион нижегородских драгун, тот самый, который кинул на помощь Паскевич.
Знамя снова упало. Это прапорщик Чавчавадзе, держась за штык, молотил прикладом по головам сарбазов. Белая его рубаха была запятнана кровью, из пробитого бедра сочилась кровь. Без фуражки, огромный, растрепанный, страшный, с хриплым кряхтением обрушивал он на головы персов тяжелый приклад.
Сарбазы не отступали. Если их кавалерия быстро показала спину, то пехота, разбившись на кучки, огнем и штыками отбивалась от драгун.
Вельяминов, видя, что сзади спешат иранские резервы, приказал поднять хоботы орудий и дал залп гранатами через головы дерущихся. В бою случайность имеет огромное значение. Этот залп, сделанный больше наугад, чем по расчету, скосил передние ряды сарбазов, бежавших на выручку своим. Две гранаты упали под ноги девяти офицеров, и все девять вместе с командиром полка полковником Кули-ханом были разорваны в клочья. Второй залп пришелся на середину замешкавшейся, смущенной потерей офицеров солдатской толпы. В эту же минуту грузинский дворянин Ираклий Вачнадзе с тремя-четырьмя десятками грузин и сотней татарской милиции ударил в шашки. Резервы обратились в бегство, во время которого Вачнадзе зарубил трех солдат и захватил знамя, на котором был нарисован желтый лев, держащий в лапах земной шар.
«Весь мир подвластен тебе!» — было написано на этом знамени.
И еще одна случайность ускорила финал этого фактически уже выигранного русскими сражения.
Аббас-Мирза с беспокойством озирал поле битвы, и нигде он не мог увидеть и признака поражения или слабости русских.
— Ваше высочество, пора пустить в дело вашу гвардейскую конницу. Подошел самый нужный для последнего удара момент, — сказал Олсон. — Ваши сарбазы устали, им нужна помощь!
— Палача и веревки им нужно, собачьим детям! — в бешенстве воскликнул Аббас. — А почему русские не устали? Ведь их в десять раз меньше, чем моих негодяев! Почему они дерутся, не ожидая помощи?
— Аллах велик, лев Ирана. Эти свиноеды тоже утомятся, и тогда могучие воины вашего высочества выпьют их кровь, а тела бросят шакалам, — льстиво произнес Угурлу-хан, сын некогда владевшего Ганджинским ханством Агамали-хана, бежавший в Персию и теперь привезенный оттуда и вновь назначенный правителем всей Ганджи. Он еще раз поклонился валиагду и вдруг изменившимся голосом воскликнул: — Что это? К русским идет помощь! Смотрите, по Тифлисской дороге к ним спешат войска!
И Аббас, и Олсон, и Эмин-Доуле, и весь штаб, окружавший Аббаса-Мирзу, повернули головы туда, куда указал Угурлу-хан.
Огромное облако пыли поднялось за русским войском. Там по Тифлисской дороге что-то быстро приближалось к русскому отряду.
— Это — Ярмол-паша! Это он, проклятый кабан, идет к ним на помощь!
Что-то сверкало сквозь тучи пыли. Это было похоже на движение конницы.
— Проклятые драгуны, это они, конные солдаты, чтоб им сгореть в аду! — приглядываясь из-под ладони, сказал кто-то из свиты.
— Ярмол! — зловеще пронеслось над всеми. То, чего больше всего опасался наследник и его генералы, совершилось. Ермолов заманил их в ловушку, выставив всего семь тысяч солдат, сам же с остальной армией появился в самый разгар боя.
— Это — Ермолов! — встревоженно сказал Аббас-Мирза.
Дружное «ура» раскатилось в центре. Ширванцы и карабинеры, разгромив центр иранской пехоты, ринулись вперед. Шабельский и Андроников со своими драгунами давили, топтали и рубили бегущих сарбазов. Четыре ядра упали невдалеке от ставки наследника. Это полубатарея русских, зайдя с обнаженного левого фланга, обстреляла бегущих персов.
Драгуны прапорщика Магомета Абисалова догнали убегавшую верблюжью артиллерию и, порубив прислугу, заворотили верблюдов, нагруженных восемью фальконетами.