Персиянин удивленно и гневно посмотрел на него.
— Вы противитесь, собаки, да я сегодня же уничтожу вас и сожгу вместе с вашим поганым селом! — распаляясь гневом, закричал он.
— Нехорошо говоришь, ага. Мы не дети и тоже умеем стрелять и рубить кинжалами. И один бог ведает, кто сегодня будет мертвым, а русских солдат мы не выдадим вам. Они наши гости, они доверились нам, и позор падет на наши головы, если мы, спасая себя, предадим их! Я думаю, что вы сами в душе соглашаетесь с нами, ага, — кланяясь, спокойно и с достоинством ответил армянин.
— Я выпью твою кровь, собака, а твое тело брошу свиньям! — повернув коня и взяв с места в карьер, закричал разгневанный персиянин.
Персидские батареи два часа подряд били по стенам Шушинской крепости. Бомбы, гранаты, докрасна раскаленные, специально для зажигания пожаров созданные ядра били по веркам крепости, то и дело залетая внутрь.
Гарнизон был под ружьем, но опасаясь потерь, людей попрятали по лисьим норам, окопчикам и каменным полуподвалам.
Два каленых ядра попали в дощатые части цейхгауза, но эти очаги сейчас же потушили дежурившие здесь солдаты.
В первый день персидской бомбардировки был ранен один солдат, контужена разрывом гранаты армянка, убиты две лошади.
Люди заделывали трещины и пробоины в стенах.
На следующий день, часов в девять утра, к воротам крепости подскакал, размахивая белым флагом, тушинский татарин Исмаил-бек и на довольно приличном русском языке прокричал:
— Его высочество, жалея вас, приказал вчера стрелять только трем батареям. Сдавайтесь, иначе сегодня все орудия нашей непобедимой армии обрушатся на вас! Ждем до обеда.
В полдень шесть трехорудийных батарей открыли огонь по крепости. Особенно энергичен был обстрел из тяжелых орудий, бивших с Топ-Дага. Пользуясь тем, что у русских не было дальнобойной артиллерии, персияне подтянули свои осадные пушки ближе к крепости и методично стреляли тяжелыми ядрами и гранатами. Ядра шлепали по двору крепости, зарывались в землю, подобно чугунным мячам, катились по земле и, ударяясь в крепкие, каменные стены блокгаузов, отскакивали, отбивая от них щебень.
— Английские! — разглядывая ядра, определили артиллеристы.
Огонь врага становился все сильнее. Было ясно, что персияне готовят штурм.
Глава 4
Тифлис напоминал потревоженный, перепуганный муравейник. Из Ганджи, Борчало, Закатал, Караклиса, Лори-Бамбака, отовсюду прибывали беженцы пешком, на повозках, верхом и на арбах, запряженных буйволами. Беженцы рассказывали о том, что все наши посты по границе заняты врагом, рота, стоявшая за Саганлыком, разгромлена. Приходили вести о налете курдской конницы на Борчало, об отходе всех наших войск к Тифлису. Слухи разрастались. Уже решительно все говорили о мятеже татар в Карабахе, об осаде Шуши и о том, что в Елизаветполе местным мусульманским населением вырезаны все русские, а егерские батальоны, наполовину разбитые, с трудом вышли из города и отходят на Тифлис. Где была правда и где ложь — никто не знал. Тифлис глухо волновался. Многие русские и армянские семьи спешно уезжали по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. Но и здесь было не безопасно. Говорили о том, что осетины и ингуши заняли перевал и что по всей дороге от Млет и до Ларса идут бои. Все ждали мятежа в Дагестане и удара лезгин на Кахетию со стороны Закатал.
Небольсин был назначен полуротным одной из рот Ширванского полка. Санька Елохин — взводным третьего взвода той же роты. Солдаты, старые кавказцы, очень напоминали поручику егерей, с которыми он провел год в горах Кавказа. Это были те же спокойные, серьезные русские люди. Обуты они были, как и егеря, плохо, кто в башмаках, кто в сапогах, кто в чувяках; одежда их тоже была разнообразна, в одной и той же роте люди носили рубахи, мундиры, бешметы с газырями, а кое-кто и обыкновенные цветные рубахи с нашитыми на них погонами и медными пуговицами с двуглавым орлом.
— Что так бедно одеты? — спросил Небольсин.
— Берегут амуницию и праздничную одежду, вашбродь, — ответил фельдфебель, улыбнувшись.
Но бедность одежды и не очень прочное знание солдатами ротных и полковых учений окупались отличной стрельбой, выносливостью и той выработанной на Кавказе особой молодцеватой сметкой, какая отличала их от плац-парадных, привыкших к муштре столичных солдат. Солдаты отлично разбирались в маневре, самостоятельно действовали и в одиночку и массой. Они быстро собирались в каре и так же стремительно рассыпались в цепь. Многолетняя война с горцами научила их умело биться с конницей, отражая конные атаки штыком и ружейным огнем. Они легко применялись к местности, умело ориентировались и на равнине и в горах.
Роты ежедневно выходили за Авлабар к Навтлугу, где в течение шести-семи часов проводили боевые учения и практическую стрельбу.
Санька деловито и спокойно принял взвод, и Небольсин видел, что солдаты очень скоро приняли его в свою среду и оценили его как старого солдата и опытного унтера.