Буйный Терек. Книга 2

Все снова стали есть хинкал, обмакивая густо наперченные куски теста в чесночный настой. Булакович впервые ел это горское блюдо, но ему, голодному и усталому, все: сыр, и жареное мясо, и крутой хинкал — показалось божественным.

— А что с солдатами? — вдруг спросил он. — Их накормят? Ведь они ничего не ели в дороге.

— Солдаты — пленные… Их кормят два раза в день — утром и вечером. Когда стемнеет, им дадут поесть, — равнодушно ответил старшина.

— А что будет с ними? — переставая есть, спросил Булакович.

— Кто знает ремесло — будет работать; кто стреляет из пушек — поступит в артиллерию имама, а кто ничего не умеет, того заберут в горы помогать старухам и бабам, — перевел Ахмед слова старшины и добавил от себя: — Деньги за них возьмут, если кто их захочет выкупить. Русские иногда выкупают пленных.

Разжалованный повел плечами. Кто заплатит за этих нищих солдат? Он вспомнил свою мать, которая, конечна, сделала бы все, чтоб выкупить его. Но разве могла она знать, где находится ее сын?

— А велик выкуп? — поинтересовался он.

— Разный. И десять золотых, и тридцать. За солдата, не знающего ничего, — десять серебряных туманов, за офицера — пятьдесят, — сказал кадий.

— А сколько за меня?

Горцы дружно засмеялись, и даже Ахмед прикрыл ладонью улыбающийся рот.

— Чего смеетесь? Или я ничего не стою? — удивился Булакович.

— Я говорил — ты гость имама. И если имам захочет, ты или навсегда останешься с нами, или просто уедешь обратно к русским. За гостя мы денег не берем, — уже серьезно пояснил кадий.

Только теперь Булакович понял, как опасно быть «гостем» имама Кази-муллы.

Прошло двое суток. Видимого надзора за пленным не было, но Булакович чувствовал, что за каждым его шагом следят. Жил он вместе с Ахмедом в боковушке сакли старшины, холодной, с низко нависшим потолком и земляным полом. Здесь все жили так, неуютно, очень бедно и до того неприхотливо, что наблюдательному «гостю» вся жизнь аула казалась дикой и темной. Все было однообразно, сурово и примитивно. И утренний призыв муэдзина, и постоянная возня женщин по саклям, и мычание скота, возвращавшегося с выгона, и босые оборванные ребятишки, и косые взгляды мрачных стариков, неприветливо поглядывавших на русского.

«Как убога их жизнь», — провожая взглядом горцев, думал он, сидя на камне возле сакли старшины.

— Ты, ваша блахородия, одна не ходи, тут народ темный, русски не любит… может, спаси аллах, камнем вдарить, — предупредил его Ахмед.

А старшина был все так же молчаливо любезен, так же по утрам обычным «салам» приветствовали Булаковича сын и братья старшины, но дальше этого не шло.

— Что со мной будет, Ахмед? Останусь здесь или пошлют к имаму? — наконец, не выдержав, спросил Булакович. Он с внимательным удивлением всматривался в жизнь и быт горцев. Как он разнился от жизни крестьян и горожан России! Это был другой мир, другие понятия, другой образ жизни — свой собственный, созданный веками и условиями гор.

«Хищники»… «разбойники» — так в реляциях называли генералы своих противников-горцев. Булакович видел, что эти люди не были разбойниками, не были они и хищниками, они защищали свою жизнь, свои горы, свою самобытность и свободу.

Булакович вспомнил петербургские беседы накануне 14 декабря с теми, кто вывел войска на Сенатскую площадь. Они не одобряли Кавказскую войну, выступали против насильственного обрусения прибалтийских провинций, были противниками завоевания и присоединения Польши.

Булакович невесело улыбнулся. «И вот я, декабрист, желавший России блага, мечтавший о равенстве и братстве людей, враг крепостного права и монархии, нахожусь в плену у тех, кого приказано царем завоевать и сделать русской провинцией».

— Чего задумался, ваша блахородия? — участливо спросил Ахмед, молча наблюдавший за выражением лица Булаковича. — Худа тебе здесь не будет… не бойся. Имам очень хорош человек… Его слова — крепки слова, он тебе худа не сделат.

— Я не о себе задумался, Ахмед, а о тех людях, у которых сейчас нахожусь. Ведь мы, русские, совсем не знаем их…

— Народ ничаво… хорош народ.

— Я это вижу, а ведь три дня назад я воистину думал, что они дикари, звери… А солдаты, те и вовсе ничего не знают о горцах.

Татарин наморщился, внимательно вслушиваясь в слова Булаковича. Было видно, что он не все понял и теперь силился постичь точный смысл слов пленника.

— Народ здесь разный, ваша блахородия, есть и такой — не дай бог, худа сделает, есть такой — лучше кунак будет… Разный народ гора живет, однако, если ваша через Терек не идет, — мир будет, торговля будет, а ваша генерал все горы идет, аулы ломать, зажигать… Нехорошо.

— Куда как скверно! — согласился Булакович.

— Русски солдат тоже много горя, беда имеет, — покачивая головой, продолжал татарин. — Наша батальон Кизляри стояла, три солдат себя кончала, ружье стреляли, два к ногай бежала, другой тюрма да розги, сквозь строй, били… минога били… — со вздохом сказал Ахмед.

— А за что ж их наказывали?