Букашко

Он вскочил и, подхватив мухобойку, сделал круг по кабинету. И опять без видимой пользы — врага опять не удалось обнаружить.

— Так вот, о воспитании. Если крысам систематически отрубать хвосты, обязательно появятся бесхвостые крысы. Это и есть — воспитание.

— Представляю, как вы ненавидите женщин.

— Почему это?

— Воспитываешь их, воспитываешь, а они все равно рождаются девушками.

— Не понял.

— Понимание этого приходит с возрастом, — пошутил я.

Неожиданно Трофим Денисович заплакал:

— Я воспитал пшеницу, и она преобразовалась в рожь, как в более подходящую для пролетарского желудка культуру. Но Нобелевку… Нобелевку дали Моргану за его мушек. Ненавижу. Моя роль в развитии биологической науки не поддается описанию. Сам товарищ Сталин назвал мои теории эволюции революционными. Меня это поддержало. Сравните: Нобелевка и революционность теории. Революционность больше. Мое имя будет золотыми буквами вписано в историю. Метровыми золотыми буквами.

Слезы текли уже в два ручья.

— Вот, получил с утренней почтой. Отныне я — академик. Дети мои — дети академика, а теща моя — теща академика… Но нет в моей душе праздника, потому что и здесь мои недруги надругались надо мной. Я — академик Академии наук УССР. Это предательство! Но они за все ответят! Хочу Нобелевку! Хочу Нобелевку! Хочу Нобелевку! А Моргану в морду! Всем в морду!

— Ну, я пойду, — сказал я.

— Идите, молодой человек. Уничтожайте мух — источник инфекции.

* * *

Утром я отправился консультироваться с товарищем А… Беседа с Лысенко пользы не принесла, никаких полезных приемчиков в организации бессмысленных исследований разузнать мне не удалось, и теперь требовалось получить инструкции по проведению таких действий, которые могли бы показать Хозяину, что мы здесь не зря хлеб жуем.

— Ничего у меня не вышло с нашим славным академиком, товарищ А., — прямо заявил я о своей неудаче.

Товарищ А. довольно засмеялся.

— Да, Григорий, так уж устроены настоящие советские кадры. На первом месте у нас — бдительность. За это нас Хозяин и держит при себе.

— Значит ли это, что я могу пока предпринимать самостоятельные шаги для решения поставленной задачи?

— Работай, почему нет. Так мы с тобой и решим. Некоторое время тебе придется поработать без моего прикрытия, я буду занят. Очень занят.

— А вы обещали список людей, которые могли бы быть полезными?

— Ребята из информационного бюро назвали трех человек. Естественно, что ты сможешь использовать их по своему усмотрению. А на меня пока не рассчитывай. Занят я буду. Пришли последние деньки нашему славному ОГПУ, передаем заботу о нашей безопасности в наркомат, называться будет НКВД. Сам понимаешь, дел невпроворот. Но что от меня зависит, я сделаю. Выпадет свободная минутка, я к тебе сам заявлюсь. Понимаешь, жизнь — она всего дороже. А надежда — помирает последней. Я надеюсь на тебя. Отбрось все сомнения, занимайся главным вопросом. Сегодня, кстати, приступил к работе твой болван. Если случится что-нибудь стоящее, он тебе доложит.

И с блестящими от возбуждения глазами товарищ А. отправился реорганизовывать ОГПУ в НКВД.

Я закрыл глаза и несколько минут просидел, не шелохнувшись, пытаясь унять дрожь в кончиках пальцев. Интересно события развиваются.

Я пришел в Кремль, чтобы решить свои проблемы. За все время службы секретарем-референтом мне пока еще не приходилось сталкиваться с задачей, которая заинтересовала бы меня настолько, что смогла бы конкурировать с исследованиями диких муравьев. И вот — такая работа нашлась. Дело, конечно, совсем не в том, что я всерьез решился воскресить Ленина. Увольте. В мои планы это не входило. Я рассчитывал заниматься своими делами, время от времени озадачивая заказчика каким-нибудь глубокомысленным отчетом или докладной с перечислением фантастических мероприятий, которые надлежит проделать, чтобы еще на миллиметр приблизиться к цели. Мне казалось, что такое прикрытие обеспечит безопасную и безбедную жизнь для меня и моей семьи. Но дело повернулось совсем другой стороной, и я как исследователь, так сказать, как человек, для которого познание мира не пустые слова, не могу теперь просто отмахнуться.

Три обстоятельства изменили мое отношение к проблеме воскрешения Ленина:

1. Неожиданное появление духа Дзержинского с предложением помощи;

2. Обоснование им своего решения необходимостью разделаться с кем-то;

3. Эффектное предсказание им неизбежности преобразования ОГПУ.

Эти обстоятельства, в принципе, сделали невозможным легкомысленное отношение к происходящему. Может быть, я чересчур увлекаюсь, но мне кажется, что включение в научную картину мира реально функционирующего духа обещает значительно расширить представления о мире.

И я решился.

В списке, предложенном мне товарищем А., значилось три человека: