Букет для будущей вдовы

- Не хочу! - отвечала я, переводя дыхание и снова перепрыгивая через ступеньку. - У меня нет мании величия, зато есть желание внести в эту историю ясность.

- С Шайдюком и его женой ты уже однажды такую ясность внесла!

- А ты, благородный рыцарь, теперь всю жизнь напоминать будешь?

Он угрюмо сопел и с досады попинывал на ходу железные перила, гудящие при этом на весь подъезд. Перед самой дверью, обитой черным кожзаменителем, Леха устало спросил:

- Ну, в общем, ты хорошенько подумала? Все решила, да? Ты находишься в здравом уме и твердой памяти и понимаешь, что в случае чего я тебя выгораживать не собираюсь?

- Да, - почти с вызовом ответила я и нажала на кнопку звонка. В прихожей разлился свистом и щелканьем электрический соловей, потом послышались громкие шаги.

"Рейнджер! Точно. Только он может так топать!" - промелькнуло у меня в голове, и я, естественно, оказалась права.

"Сейчас", - рявкнули за дверью, в замке повернулся ключ, на лестничную площадку упал золотой прямоугольник света и на пороге возник Олег Селиверстов собственной персоной. Даже дома он ходил в джинсах и клетчатой фланелевой рубахе. Правда, теперь рубаха была расстегнута и под ней виднелась черная майка, похожая на те, в которых обычно занимаются "качки" в спортзалах. Костюм "рейнджера" довершали резиновые пляжные шлепанцы и серебряный крестик, висящий на шелковом шнурке. В левой руке Селиверстов держал огромный бутерброд с сыром, кетчупом и колбасой. Из комнаты доносился звук работающего телевизора.

Нельзя сказать, чтобы наше появление хозяина обрадовало. Во всяком случае, поизучав мою физиономию с десяток секунд, на Леху он взглянул, как умирающий солдат на друга, предательски выстрелившего ему в спину.

- Что, опять? - в голосе его послышались едва ли не истерические нотки.

- Олег, ты извини, - Митрошкин смущенно опустил голову и пнул ногой косяк, - но у нас тут опять появились... новости. Так, наверное, правильнее будет сказать?

- Ну, проходите! - "рейнджер" неопределенно мотнул головой в сторону комнаты. А я со спокойной гордостью сообщила:

- Вообще-то, Леша просто пытается меня выгородить. Инициатива прихода сюда принадлежит мне: он упирался до последнего и не хотел никого беспокоить. Однако, я, на свой страх и риск, решила отвлечь вас от домашних забот и сообщить некоторые интересные детали. А там уж поступайте, как считаете нужным.

Речь была продумана мной заранее, по дороге сюда, и прочувствовать всю глубину сказанных слов Селиверстову полагалось не сразу. Потом, когда мы выложим ему все факты, касающиеся Ван Гога, когда я скажу и про "Ночное кафе", и про "Красные виноградники в Арле", когда... Интересно, что с ним произойдет? Подавится ли он своим многоэтажным бутербродом? Или разозлится, потребовав не лезть не в свое дело и прекрасно осознавая при этом мою правоту? А, может быть, у него хватит мужества признаться в том, что он недооценил мои дедуктивные способности и склонность к логическому мышлению?..

"Рейнджер" шел впереди нас по коридору, держа надкусанный бутерброд уже без прежней деликатности, и кетчуп стекал по его запястью густой красной струйкой, пахнущей помидорами и перцем.

В комнате мы плюхнулись на мягкий, обитый пестрой тканью диван. Селиверстов присел на край тумбочки из-под музыкального центра. Бутерброд он предварительно положил на "Спорт-экпресс", свернутый вчетверо. На свой невыпитый кофе, остывающий в огромном толстостенном бокале, взглянул с сожалением. Однако, нам ни кофе, ни чаю не предложил.

- Ну и? - глаза у него были выпуклыми и несчастными, как у умирающей рыбы.

- Ну и начнем с самого начала, наверное? - светски осведомилась я, сцепляя пальцы в замок и уже представляя, как вытянется через каких-нибудь пять минут "рейнджерская" физиономия. - Скажите, пожалуйста, Олег: говорит ли вам о чем-нибудь фамилия Ван Гог, и, в частности, такая его небезызвестная картина как "Подсолнухи"?

Во взгляде Селиверстова промелькнуло что-то похожее на интерес. Я же иронически продолжала:

- В принципе, про "Подсолнухи", конечно, можно не знать, но о том, что Ван Гог отрезал себе ухо и после этого должен был ходить в повязке - в марлевой повязке! - вы, по идее, должны были слышать?

- Женя! - зловеще прошипел раздосадованный Леха. "Рейнджер" же достал из нагрудного кармана рубахи зажигалку, взял со стола пачку сигарет и невозмутимо закурил, глядя прямо мне в лицо. Меня это, однако, не смутило:

- И про то, что он курил трубку вы, конечно же, не знаете? И о том, что написал несколько автопортретов?

- Леха, убери её от меня! - тихо и проникновенно попросил Селиверстов, все так же не сводя с меня глаз. "Чудище обло,огромно и лаяет" - отчего-то выдала моя память. Наверное оттого, что опер взирал на меня именно так, как богатырь Илья Муромец мог бы смотреть на какое-нибудь Лихо Одноглазое, прикидывая, с какой стороны его сподручнее шарахнуть дубинкой.

- И о том, что есть такой "Автопортрет с перевязанным ухом", который иначе называется "Автопортрет с трубкой" вы не слыхали?