Букет красных роз

Страстная тяга к живописи обнаружилась у него нежданно, когда уже за сорок пять перевалило. Купил как-то трехлетней внучке краски, принялся учить ее рисовать — домик, деревце, речку. И сам увлекся. Вспомнил, что в школе были у него по рисованию одни пятерки, что стенные газеты он всегда оформлял и в техникуме и в армии. Как жена ни отговаривала, ни стыдила — «не будь посмешищем на старости лет» — собрался с духом и записался в художественную студию. В те, теперь уже далекие годы, была такая при их заводском Доме культуры. Занимался гам с редким усердием, да только все равно обязательные рисунки гипсовых курчавых юношей и натюрморты с кувшинами, стаканами, редиской или яблоками — в зависимости от сезона, непременной краюхой черного хлеба у него решительно не получались. Все чаще раздавались за его спиной протяжные вздохи руководителя студии Юрия Ивановича, молоденького стеснительного бородача. Но тайного намека, заключенного в этих вздохах, Алексей Васильевич не понимал и продолжал прилежно ходить на занятия. Наконец, бородатый открыватель самородков, страшно конфузясь, предложил.

— Ммм… А не попробовать ли вам, Алексей Васильевич, писать пейзажи? Знаете, многие большие мастера этого жанра были никудышными портретистами и даже простенькие натюрморты им никак не давались. К примеру, великий Шишкин не рискнул самостоятельно написать мишек в своей знаменитой картине и попросил сделать это Савицкого, художника занимающего в истории русского изобразительного искусства более скромное место, чем он. Так что вам нет особого смысла тратить время на студийные занятия. Просто почаще ездите на этюды.

— А и то, — ничуть не обидевшись, согласился Алексей Васильевич. — Я и сам заметил, когда Аленке разные сказочные картинки рисую, деревья и цветы лучше всего у меня получаются.

И стал Алексей Васильевич ездить на этюды. В выходные не всегда удавалось, домашними делами жена загружала. Ну, а уж отпуск — тут извините. Тут он брал путевку в заводской дом отдыха на полный срок и, забывая обо всем на свете, с упоением малевал свои этюды.

Дом отдыха располагался в тихом укромном месте. Даже не верилось, что от шумно-суетливой, насквозь пропахшей автомобильным потом Москвы всего двадцать пять минут езды на электричке, ну и еще пешочком от платформы километра четыре. К приземистому, незатейливой архитектуры зданию пролетарской здравницы с трех сторон подступал лес, а на четвертой, северной лежал в низинке довольно большой пруд с заросшими невысокой осокой берегами. Пруд облюбовали дикие утки, которые, похоже, в здешних местах одомашнились и без опаски подплывали почти к самой кромке берега, когда отдыхающие начинали бросать в воду кусочки хлеба.

Если вечер был теплый, утки изредка крякали, довольные спокойной и сытной жизнью, лениво плескались и, взлетая, глухо били крыльями по воде. А еще тренькали синицы, перешептывались потревоженные ветром опавшие листья, убаюкивающей чуть слышной дробью постукивал в окно дождь. В лесу пахло грибами, точнее, не просто грибами, а будто вдыхаешь этот грибной дух через распаренный березовый веник. Ну, а краски осени — все оттенки желтого и еще малахитовая зелень елок, чернота уже оголенных кустов ольшаника, лунный отсвет берез, темное серебро стылой воды — как перенести их на холст?!..

Алексей Васильевич аккуратненько срисовывает противоположный берег пруда, по одному выписывая листы осоки, когда мимо прошла, кивнув ему головой, пожилая женщина, можно сказать, уже старушка в черном кружевном платке и красном демисезонном пальто. Ее лица он не увидел, потому как был поглощен работой и не сразу сообразил, что кивок адресован ему. Но, глядя ей в спину, по грузнеющей фигуре, осторожной шаркающей походке, а главное, по этому пальто, бывшему когда-то последним криком периферийной моды, он узнал женщину, которую встречал здесь несколько раз в прежние свои приезды. На ней всегда было это бросающееся в глаза пальто.

Алексей Васильевич невольно отметил, что женщина одна. Раньше ее непременно сопровождал муж — высокий, худой, нескладный старик с седыми отвислыми усами. Его наряд тоже был постоянен — серая шляпа и такого же цвета плащ, висевший на нем мешком. Алексей Васильевич припомнил, как в позапрошлом, кажется, году он, возвращаясь с этюдов, обогнал эту пару примерно на этом же месте и стал нечаянным слушателем короткого разговора между ними. Она, смешно семеня на цыпочках, на ходу поправляла мужу шарф и с нарочитой строгостью выговаривала.

— Ты, Паша, прям, как ребенок. Все время расхристанный. Снова заболеть хочешь?

— Ну, Оленька, — оправдывался старик, — вечер же совсем теплый, и ветра нет.