Букет невесты

Дети в Москве были бледнее, их было меньше, они не настолько бросались в глаза. Они как бы «не считались» — была Лиля, и была Ленка, и больше никого. А тут, среди постоянно мелькающих колясок, маленьких кепок, босоножек с бусинами на пряжках, ведерок с совками для копания в песке, маленьких бутылок, засунутых в специальный карман на рюкзачке размером с апельсин, среди беззубых улыбок и всюду теряемых сосок, среди шума и гама, в котором преобладали звонкие голоса — Ленка просто не могла бы родиться, как не могла она родиться, скажем, на Марсе. А раз тут не было Ленки, значит, не было и Лили. Женщина, которая сидит на красивом балконе и натирает руки влажным кремом, появилась из ниоткуда и уйдет в никуда. У нее нет ничего за спиной, она одна, и ей всюду рады.

Бесконечные Машкины друзья — по работе, по институту, по дому, какие-то близкие подруги по супермаркету и дальние родственники по больничной кассе — все они радовались Лиле, расспрашивали, как ей понравился Израиль, звали в гости, принимали у себя, накрывали на стол и непрерывно улыбались. Ей приходилось улыбаться им в ответ, и в первые дни она даже уставала от этих бесконечных улыбок. Потом привыкла.

Дома Лиля почти не улыбалась, потому что улыбаться не умела Ленка. Ленка умела только смеяться — низким, басистым смехом, похожим на плач. Трудно было сказать заранее, что может ее рассмешить. Иногда это была пестрая уличная кошка, нервно бежавшая вдоль дороги, иногда — связка неожиданно ярких цветов, мимо которых они шли в магазине, иногда еще что-нибудь. Могла рассмеяться яблоку или груше. Лиля пыталась вызнать — что смешного конкретно в этой груше, в этом фрукте, почему ты смеешься? Но ответа не получала.

А когда Ленка радовалась чему-то, она сморщивала лицо и говорила: «Любу». «Любу!» означало «люблю». Этому Лиля её научила, бесконечными повторениями — я тебя люблю, я люблю тебя. «Любу!» — соглашалась Ленка и постепенно стала говорить «любу» про все, что ей нравилось. Про колыбельную, про море, про ветки вербы, которые Лиля весной приносила домой. «Под кроваткой Янкеле беленькая козочка», — пела Лиля и перечисляла, что именно козочка принесет Ленке: вербу, море, цветов, фартук с котенком, новую куклу, вкусный завтрак, который ты любишь. Ленка стучала ногой по полу и с каждым ударом кивала: «Любу! Любу! Любу!».

* * *

Машкина подруга Лиля оказалась невысокой женщиной со светлыми волосами. Все в ней было неброским и светлым — бледная блузка, узкий сарафан, туфли телесного цвета с какой-то подчеркнуто чистой подошвой, будто Лиля совсем не ходила по земле. При этом вся Лиля была чем-то еле заметно украшена: тонкая вышивка по вороту и манжетам, тонкое, почти паутинное серебряное колечко, бусы из мелкого бисера, прозрачного, как вода. Говорила Лиля негромко, больше молчала. О ней хотелось заботиться, как о ребенке.

Соня привыкла, что в их доме гости быстро осваивались и все делали сами: сами открывали холодильник, вытаскивая себе йогурты и салаты, сами ложились спать и вставали, когда хотели, сами включали телевизор или брали книги из книжных шкафов. Но Лиля как села в небольшое, как раз по своему размеру, бархатное кресло, так и сидела, неподвижная, молча следя, как Саня открывает вино, а женщины накрывают на стол. Соня взяла вазу, наполненную толстыми мандаринами и желтоватым виноградом, поставила рядом с креслом.

— Попробуйте, в этом году удивительно удачный виноград.

— Спасибо, — улыбнулась Лиля и взяла мандарин.

Больше она ничего не сказала, и Соня отошла.

А Лиля отдыхала. Просторные комнаты с большими окнами, спокойные люди, спокойные голоса. Никто не кричал, не плакал, не выл, никто ни в кого не всматривался напряженно. Никто даже особо не улыбался, просто смотрели тепло. Лиля скинула туфли, поджала ноги и взяла еще один мандарин.

Саня включил телевизор — передавали чемпионат мира по бильярду. Раньше Лиля понятия не имела, что бильярд — это вообще спорт. Ей казалось, это развлечение для пьяных подростков в баре. Или для миллионеров на яхте. Оказалось — нет, целое дело, техника, искусство.

Саня стал объяснять ей правила чемпионата, потихоньку она начала понимать. И правда, оказывается, красиво. Смотрели бильярд.

Подошла Соня, позвала к столу. Сидели на сквозняке, между открытой дверью в сад и широким окном, Лиля ела салат и смотрела, как ветер раздувает белые занавески.

— Вишневецкая, ты оценила, какие тут виды? — спросила Машка, кивая за окно. — Гора Кармель! Маленькая Швейцария, самые красивые в Израиле места.

— Лиля, а Андрей Вишневецкий вам случайно не родственник? — оживился Саня, намазывая масло на крошащийся тост. — Был у нас в институте такой хороший человек.

Лиля вздрогнула. Машка не говорила ей, что эти люди знают Андрея. Впрочем, Машка наверняка и сама не знала.

— Бывший муж, — Лиля улыбнулась, давая понять, что вопрос не обидный и ничем ее не задел.

— А что он сейчас делает, вы не знаете? Все еще в институте или ушел? Мы с ним когда-то вместе одну штучку писали. Отличная у него голова.