Бухенвальдский набат

– Ты своим грязным вымыслом порочишь женщин, которые там сейчас слезы о нас льют. А скольких людей ты оскорбил своей матерной бранью? У меня сын такой же по возрасту, я бы стыдился, если бы он на тебя был похож…

Послышался одобрительный гул. Кто-то выкрикнул к удовольствию всех:

– Не Адамчик, а «мадамчик»!

Снова две сотни глоток забились в сокрушительном смехе. Смеялся вместе с нами и совершенно успокоившийся Вальтер. Так это прозвище и пристало к парню. С тех пор его уже никто не стал слушать. Адамчик был повержен…

Хорошо налаженную жизнь нашего блока 41 не изменил даже приказ комендатуры очистить барак и всем перебраться на 30-й блок. Здесь предполагалось расположить пригнанных недавно норвежцев. Имущества у нас никакого. Перебрались мы быстро. Беспокоило нас только одно: Вальтера вызвали к первому старосте лагеря Эриху Решке. Мы знали: ему предлагают остаться на 41-м блоке с норвежцами.

– Останется или не останется? – тревожно переговаривались мы. —Конечно, там ему будет легче. Эти норвежцы – врачи и студенты, люди интеллигентные. Они будут получать посылки и уж, разумеется, Вальтера не оставят без подарков.

И какова же была наша радость и гордость, когда прибежавший Ленька громогласно сообщил:

– Вальтер отказался от норвежцев, он остается с нами!

И когда Вальтер Эберхардт появился в дверях блока, мы встретили его возгласами и рукоплесканиями. Он был глубоко растроган и тут же деятельно принялся хлопотать. Достал где-то несколько лишних одеял, кому-то сумел сменить порванное белье, притащил на блок кое-что из теплых вещей, чтобы раздать их самым слабым и больным.

Зато, когда подошел день его рождения, 24 ноября, мы решили его отпраздновать торжественно. Вечером после переклички в бараке негде было яблоку упасть. Пришли товарищи из других блоков – советские и немецкие. Гостей пришлось устраивать на шкафах и балках. Вальтера усадили в конце длинного стола и торжественно преподнесли ему поздравительный адрес – его разрисовали свои же художники и написали по-немецки:

«Десятый день рождения – в тюрьме и Бухенвальде. Этого многовато, милый Вальтер.

Давай в одиннадцатый раз встретимся на воле, а пока горячо поздравляем!

Самые лучшие пожелания ко дню рождения. Твои русские товарищи».

Но самым главным подарком был большой торт, сделанный из хлебных крошек, с пятиконечной звездой из свекольного повидла, который величественно, под аплодисменты внес Ленька, верный помощник и переводчик Вальтера.

А Вальтер, ни о чем не подозревавший даже днем, был совершенно потрясен и от волнения забыл все русские слова. Он что-то пытался говорить по-немецки, но слова его тонули в гуле приветствий.

Нет, положительно все складывалось как нельзя лучше на нашем 41-м блокр. Здесь заключенных не били, здесь царила атмосфера дружелюбия. И это было замечено кое-кем…

Как-то ко мне подошел Василий Азаров:

– Иван Иванович, кто-то у вас по вечерам ведет поучительные беседы…

Я хитрю:

– Есть такое дело. Увлекательно рассказывает, а кто – не знаю, не видно в темноте…

– Ну, вы-то, вероятно, знаете, – смеется Василий. – Это ваши ребята хорошо придумали. Многие одобряют работу на вашем блоке и просили передать, чтобы вы соблюдали большую осторожность. Когда кто-то рассказывает, выставляйте у дверей надежных ребят на случай появления эсэсовцев. Я давно в Бухенвальде и знаю, что это не лишнее. Кроме того, во время рассказа никого не выпускайте из блока. Вы меня поняли? Договорились?

– Понял. Договорились.

Я был рад. Вот и первое поручение. Не знаю, от кого оно исходит, но Василий говорит так серьезно не случайно и не только от себя.

Действительно, все складывается как нельзя лучше. Я уже чувствую себя нужным и даже полезным кому-то.

И вдруг один нелепый случай чуть было не опрокинул все…

Зима – время самое тяжелое для плохо одетых, изможденных недоеданием узников Бухенвальда. Участились смерти, труповозы не успевали убирать мертвых.

В один из рабочих дней Ленька сказал мне:

– Иван Иванович, на 25-м блоке больных на целый день запирают в умывальной. Это блоковый – Вилли Длинный – хочет показать эсэсовцам, что у него образцовый порядок и все люди на работе.

Я не сразу поверил этому. Вилли? Может ли он пойти на такое?

А Ленька тормошит меня:

– Не верите? Пойдемте вместе, посмотрим.

Я отправился за ним. Вошел в барак. Никого. Две двери: правая, в уборную, открыта, левая – заперта. В замочную скважину видно: на цементном полу сидят люди. Не шевелятся. Я дал знак Леньке: постучи в дверь. Он легонько стукнул. Кое-кто из сидящих шевельнулся, несколько голов повернулись к двери и тут же опустились.

Не могу передать, какое чувство ярости и жалости овладело мной. Мы с Ленькой переглянулись и решили идти к блоковому протестовать, доказывать – словом, там видно будет…