Бухта Анфиса

Он спросил, не желает ли она покататься по городу. Нина согласилась с такой беспечной веселостью, будто только и знает, что раскатывать в таких блестящих автомобилях и с такими незаурядными спутниками, каким Семен всегда себя считал. Но когда Нина, размахивая потрепанным чемоданчиком, выбежала на крыльцо, то Семену показалось, что все вокруг, в том числе и его ослепительная «Победа», и даже сам он, как-то вдруг потускнело. Обыкновенная девчонка, и одета неважно: вязаная шапочка с каким-то нелепым помпоном съехала на затылок, волосы торчат во все стороны, пальтишко клетчатое, дешевенькое — в чем дело?

Этого никак не мог понять малосольный Семен, хотя считал себя знатоком людей и физиономистом. Вот она стоит на широком крыльце и с явным удовольствием смотрит на бесчинство весны. Мутный ручей, звонко выбалтывая какую-то веселую чепуху, пробегает по обочине под ноздреватый снежный пласт. И он добился своего, этот болтливый ручей, — снег раскололся и, ухнув, осел. С крыш срываются гремящие потоки, унося остатки снега. Воробьиная стайка, заполошно перекликаясь, сорвалась с трамвайных проводов, рассыпалась перед крыльцом и сразу же рванулась на млеющие под солнцем тополя. А небо голубое и чистое, и Нина стоит на крыльце с таким видом, словно все это делается по ее внезапному желанию.

Привычным движением поднял Семен фотоаппарат. Нина, переждав секунду, сорвала с головы свой вязаный колпачок и сбежала по ступенькам.

Семен распахнул перед ней дверцу, как перед принцессой. Так, кажется, ее назвал Артем? И не зря. Что-то в ней есть такое, необъяснимое… Какая-то подчиняющая привлекательность. Не ведающий никаких сомнений и ничего необъяснимого не признающий, Семен поглядывал на свою спутницу с удивлением. Он даже не знал, о чем с ней говорить. Такая пигалица на первой минуте загнала его в угол, лишила дара речи.

И он молчал, нажимая на газ. Стрелка спидометра металась под цифрой шестьдесят — недозволенная скорость, когда под колесами — то талый снег, то асфальт, скользкий от грязи и воды. Вести машину по такой дороге не просто, и пусть она оценит его мастерство и поймет его молчание.

Она сидела рядом и, сощурившись, поглядывала на дорогу. Чемоданчик на коленях, шапочка на чемоданчике, прижатая узкими и смуглыми девчоночьими ладонями.

Поворот — и машина вылетела на прямую и уже очищенную от снега дорогу. Для дальнейшего молчания не было оправдания, и Семен выдавил незамысловатый вопрос:

— Вы на каком курсе?

— Остался еще год.

— Понятно. Конец мученью, а потом?

— Диплом получу, и… прощай, любимый город!

И по тому, как беспечно она это сказала, Семен понял, что Нина не любит именно этот город и мечтает о каком-то другом, может быть, даже о Москве. Девчонка, красивой жизни хочется. Такая, может быть, и пробьется.

— Ясно… в Москву наладились? — Ему удалось презрительно скривить губы, но она не обратила на это никакого внимания.

— Ага. — Она тряхнула головой. — Угадали: прямо отсюда в Токаево — дом родной.

— О! Чего вы там не видали?

— Слово дала.

— Кому это?

— Я же — агроном, — уклончиво, как показалось Семену, ответила она. — Это мы куда заехали?

— А черт его знает! Заовражные пашни, кажется.

— Никакой я пашни не вижу.

— Просто название такое. Вид отсюда хороший.

Он остановил машину, и они вышли, чтобы полюбоваться «хорошим видом», но так как ничего особенного они не увидели, то немного погодя Нина мечтательно сказала:

— Вот уже и землей пахнет…

Семен потянул носом:

— Слово-то кому дали?..

— Дяде Афанасию. Научил землю любить.

— Хорош дядя!

— Лучше не бывает. Бригадир наш.

— Да что там хорошего-то в этой деревне?!

— В том-то и дело, что хорошего пока мало. И не будет, если мы, молодые, за дело не возьмемся. У дяди Афанасия все сыновья трактористы. Одним словом, мужики. Настоящие. Деревенские.

— Так вам такого надо, настоящего, деревенского?

— Только такого, — сказала Нина убежденно и все еще мечтательно. — А вы-то что волнуетесь?

А Семен и сам не знал, чем его задела эта девчонка. Отчего все, что она говорит и как она это говорит, так его волнует? Он ревнует ее ко всем и ко всему: к ее увлеченности своим делом, к земле, которую она любит, к дяде Афанасию — чтоб ему провалиться! А тут еще объявились его сыновья — «настоящие мужики». Он даже сплюнул и высокомерно добавил:

— Сермяга! — Глупо, конечно, но ничем другим он не смог выразить своей растерянности перед всем непонятным и могучим миром, окружающим Нину.

— Эх, вы… — проговорила она равнодушно, даже без тени презрения. — Хлеб едите, так хоть спасибо скажите.

— За хлеб я деньги плачу, трудовые.

— А вам бы еще хотелось даром? Ну, насмотрелись. Поехали домой. У меня сегодня консультация. Последняя перед практикой.

Так и не поняв, в чем же заключается власть, которой он подчиняется, Семен послушно повел машину в город.

— Принцесса…

— Ну и что?

— Один чудак вас так назвал. Артем. Помните его?

— Артем? Вот очень мне нужно это воспоминание! Делать больше нечего! Да и видел-то он меня всего раз. А я так и тогда его не разглядела.