Бухта Анфиса

Но кандидатской он так и не защитил и даже не пытался. Простая оценка своих возможностей, да, пожалуй, еще чувство юмора не позволили ему сделать этот шаг.

— Ты только пойми, — говорил он жене, — нет у меня никаких данных для того, чтобы стать ученым. Я даже учить других не имею права.

Выслушав его, Нонна подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, и только потом решительно заявила:

— Не прав ты, мой милый. Совсем не такой-то уж ты бездарный, как думаешь. Другие, не имея и десятой доли твоих способностей, давно уж кандидаты, а кое-кто и повыше…

— Ну, до такой низости я уж не докачусь. Довольно, что я пытаюсь делать вид, будто я преподаватель. Хорошо еще, что я хоть ничем не прикрываю свою бездарность.

— Но у тебя имя! И ты просто не имеешь права так даже думать! — проговорила Нонна с таким видом, будто Артем отказывался от королевского трона.

Он рассмеялся, хотя, по правде говоря, ему совсем было не до смеха. Имя отца! Для него оно было самым дорогим, хотя и нисколько не связанным с ореолом ученого. Он был отец, человек высоких моральных качеств и непоколебимых принципов, нежный муж и любящий отец. Все его любили и почитали настолько, что институт счел своим долгом назвать его именем одну из аудиторий, о чем свидетельствует мраморная доска и большой портрет в старинной золоченой раме. Все это, солидное, прочное, возвышается над горластой толпой студентов. Многие из них уже не помнят его и знают только по учебникам, которые торопливо проглатывают накануне сессии. И, может быть, глядя на портрет, недоумевают: как это такой добрый старик с очень веселыми глазами наговорил им столько мудреного?

И у Артема тоже были свои причины для недоумения: все то, что у отца получалось интересно и увлекательно, у него выходило сухо и совсем неинтересно. А когда он, подражая отцу, старался искусственно нагнетать энтузиазм, то получалось, как у бесталанного актера-любителя. Не хватало подлинной убежденности. А где ее взять, если человек в это время думает о делах совсем посторонних и даже как бы легкомысленных, не свойственных положению солидного преподавателя солидного предмета?

Среди зеленого двора стоял на подпорках корпус нового катера. Он сделал его сам и вот теперь каждую весну, надев брезентовую робу, шпаклевал его, красил белилами и суриком. Потом по лесенке он взбирался на корму, спускался в крошечную каютку, сидел там, и ему казалось, будто катер качается на желтоватых камских волнах. Он даже слышал сдержанный и могучий рокот мотора — нет музыки лучше на свете! Но мотор, все еще неотремонтированный, лежит в сарае, и, что касается волны, то каждую весну надо было заливать катер водой, чтобы он за лето не рассохся.

И еще Артем продолжал писать стихи. Его узкая комната в большом доме по-прежнему оставалась в неприкосновенности, как та часть души, куда никому не разрешается заглядывать.

Надо сказать, что Нонна и не посягала на эту часть души своего мужа. Пусть он там пишет свои стихи, слишком легкомысленные, по ее мнению, и скрипит своими напильниками. Пусть даже мечтает под портретами каких-то неизвестных девушек до тех пор, конечно, пока они остаются в неизвестности. С нее достаточно всего того, на что она надеялась и что приобрела, получив такого мужа. У нее есть положение, отличная работа и еще более отличные перспективы. Есть дом, муж — семья. И у нее есть душа, которая пока что довольствуется тем, что имеет. Пока. Как знать, что будет дальше?

5

Получив через Артема почтительный Анфисин поклон, Николай Борисович задумался. Сколько лет не был он на Старом Заводе? Очень много. Как-то ездил на кирпичный завод, на читательскую конференцию, и захотелось взглянуть на места, где бывал в юности. До поезда оставалось часа три. Взяв лодку, Николай Борисович переехал Сылву и пошел бродить по деревне. Зашел к Анфисе. Она узнала его, как узнавала всех, кого встречала хоть однажды.

Это было еще до войны. И вот теперь Николаю Борисовичу очень захотелось снова побывать на Старом Заводе. Никак не думал, что случайно вспыхнувшее воспоминание может овладеть человеком с такой неослабевающей силой.

Он даже с женой начал поговаривать о Старом Заводе.

— Вот настанет весна, — отвечала она, — съездишь, отведешь душу.

— Да, хорошо бы… — Он постучал пальцами по клетке, где неунывающий злыдень Сенька лущил подсолнушки, сбрасывая шелуху на что попало. Кто это придумал, будто у них схожие характеры? Чепуха какая! Но, вопреки этому, Николай Борисович подумал, что, в сущности, так оно и есть. И характером схожи, и занятием. Он сам тоже сидит взаперти в своем редакторском кабинете и неунывающе лущит рукописи. Только для шелухи у него имеется мусорная корзина.

— Что-то ты стал задумываться. О чем? — спросила жена.

— Так, глупости…

— В твои-то годы?

— Вот именно. А тебе не хочется посмотреть Старый Завод?

Она улыбнулась и покачала головой:

— Не очень. Я не люблю пасторалей, ты знаешь.