Бухта командора

«Граждане города Владивостока!

Товарищи и братья!

Близок час освобождения. Народно-революционная армия стоит у ворот города. Еще несколько дней, и она победоносно вступит на его улицы. Презренные захватчики, интервенты, много месяцев топтавшие землю Приморья, и остатки разбитой белой армии бегут. Уходя, они стараются посеять панику, вывезти с собой как можно больше ценностей, машин, продовольствия, принадлежащих народу.

Не поддавайтесь панике! В городе не предполагаются бои. Не помогайте интервентам и белогвардейцам, не разрешайте им грузить на пароходы оборудование и продовольствие.

Сохраняйте революционный порядок.

Час освобождения настает…»

— Ничего не понимаю, — сказал Василий Степанович, — откуда эти листовки?

Я нервно засмеялся:

— Прилепа! Ну конечно, это листовки Прилепы. Он вытащил пачку, а две остались. Представляешь, Аркадий, какую панику могла наделать такая находка среди твоих друзей историков? Листовки девятьсот двадцать второго года и документы семнадцатого века.

Василий Степанович теперь тоже улыбнулся.

— Да-а… А знаете, — сказал он, — этот приказ есть у меня в музее. Известный приказ Уборевича.

— И все-таки меня поражает Белов, — сказал я. — Откуда он мог узнать, где лежит пенал?

— Может быть, он нашел на «Аяне» какой-нибудь документ? — сказал Аркадий. — Не зря же он туда уехал. И эта удивительно точная телеграмма…

Он развел руками.

Мы бережно сложили карты и бумаги обратно в чехол. Отдельно спрятали листовки. Пенал закрыли. Василий Степанович сел писать акт. Водолазы разошлись.

Ночью на Изменном неожиданно ударили заморозки. Белые пятна инея потекли по склонам кальдеры. В зеленой листве у подножия горы пробилась первая желтизна. По небу мчались когтистые облачка, в обманчивой тишине угадывались предвестники осенних непогод.

Наш катер уходил. Держа в руках вязаные шапочки, на пирсе стояли Матевосян и Григорьев. Оба молчали. Когда катер развернулся, оба невесело помахали нам.

Легли курсом на мыс Весло.

Синие вершины Кунашира медленно поднимались из воды. Нескончаемо длинный остров наступал на нас. Мы шли к его водопадам, к двуглавому вулкану Тятя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ про тетрадь Соболевского

Гостиница в Южно-Курильске была маленькая, со скрипучими полами и огромной русской печью.

Купили билеты и стали ждать самолет. Аркадий целыми днями теперь не выходил из номера. Он взял у Василия Степановича тетрадь Соболевского, сидел на плоской койке, застеленной рыжим одеялом, и, шевеля губами, что-то читал и писал.

Был осенний солнечный день, когда мы собрались в номере Аркадия — Василий Степанович, Николай, я и Боб. За окном раскачивались желтые и белые осенние березы.

— Я прочел тетрадь, — сказал, обращаясь к нам, мой товарищ. — Это черновые наброски к большой статье, которую начал, а может быть, и закончил где-то в другом месте Соболевский. Помимо текста, тетрадь содержит выписки из документов, которые автор привлек для доказательства своих мыслей. Надо признаться, что он был упорный человек и строгий исследователь. Итак, я начинаю читать. Я буду читать все подряд, и только там, где текст станет бессвязным, постараюсь дать свои объяснения.

Он откашлялся, потер рукой воспаленные глаза и повернул листы тетради к окошку, к свету.

— Первые страницы представляют собой изложение письма монаха Германа о слухах, которые касались затерянной в юконских лесах русской колонии. Далее следуют записи, касающиеся сообщения, доставленного в Россию сотником Иваном Кобелевым.

Затем начинается текст, принадлежащий самому Соболевскому: