Бухта командора

Мысль отправиться на озера, где жируют гуси, давно занимала меня. Теперь к этому добавилась возможность раздобыть пару оленьих рогов.

К тому, что я знал о том, как олени теряют рога, взамен которых вырастают новые, добавилась еще одна версия. Ее изложил мне Коткин.

— Рогов там много, — сказал он, узнав о походе, который я замыслил. — Только не все роненые. Ненцы их тоже пилят. Самым крепким спиливают, чтобы не дрались. А то что получается: олень старый, рога крепкие. Он этими рогами молодых оленей от самок гоняет. Потом — от тяжелых рогов у стариков «головная болезнь» начинается. Голову шибко вниз тянет… Ты к вечеру-то вернешься?

— Вернусь.

Я вышел утром после чая.

— До озер не доходя, только блеснут, влево возьми! — На крыльце стоял Гриша и кричал мне вслед. — Там распадок, по дну — речка. Берегом пройдешь, поднимись на угор. Там земля красная. На этой земле — рога. Лет пять их там режут.

Я вскарабкался на Камень, и меня подхватил ветер. Он уперся в спину и стал толкать. Ноги срывались с мелких, поросших морошкой и мхом кочек, вязли в топкой, сырой глине.

Рыжая всхолмленная тундра убегала к горизонту.

Я брел по ней, стараясь держаться спиной к ветру, чтобы не потерять направление.

По пути на северном склоне длинного пологого холма попался еще один снежник. Снег в нем лежал плотный, льдистый, намертво примерзший к глине. Теплые ветры и косые солнечные лучи сделали снежный вал узким, выпуклым и гладким. Я без труда нашел в нем узкую стаявшую перемычку, не набрав в башмаки снега, перелез через нее и снова зашагал по тундре.

Брел по ней уже часа два, когда заметил впереди слабый голубой свет. Отрываясь от горизонта, над коричневым разливом мхов дрожала синяя полоска озера. Белая, омытая дождями и талым снегом кость хрустнула под ногой — осколок оленьего черепа; я решил, что это напоминание, что гусей посмотрю потом — главное, рога! — и взял влево.

Еще полчаса ходьбы, и я стоял на краю каменистого неглубокого оврага, по дну которого весело бежал, подбрасывая и пеня воду, ручей.

Дальше все было просто: спуститься и идти по его берегу. Но ручей, проследовав некоторое время в одном направлении, вдруг сменил его. Изгиб за изгибом, поворот, затем путь преградил камнепад. С трудом преодолев завал из каменных глыб, я огляделся, но ничего похожего на угор не обнаружил. Овраг все углублялся, стены его были отвесны и ровны. Вскарабкался наверх, выбрал из возвышенностей, окружавших меня, поприметнее, добрел до нее, поднялся… Никакой красной земли. Озеро тоже исчезло… Я понял, что заблудился.

Когда о человеке говорят: он «заблудился», представляешь себе путника, окруженного густым лесом. Деревья отгораживают его от мира, прячут солнце, не дают видеть путь. В тундре иначе. Я стоял на вершине холма, вокруг меня до горизонта все было чисто, в глубине серого неба, за тонкой пленкой облаков, оранжевым пятном светило солнце, но я все равно не знал, что делать и куда идти. Направление на озера я потерял, сообразить, где море, смог не сразу. Наконец часы и солнце уверенно подсказали: берег там! То же подтвердил ветер. Но я решил довериться реке. Она уверенно бежала по склону — устье недалеко!

СТОЙБИЩЕ

Скоро я очутился в каменном ущелье, по дну которого, оставляя на берегах пену, несся холодный поток. Солнца не было видно. То и дело дорогу преграждали каменные осыпи. Послышался шум — ущелье сжалось, шум превратился в рев падающей воды.

Вода бурлила. Падая с каменного уступа, она выбила яму, и со дна ее, лопаясь, всплывали пузыри.

Для того чтобы обойти водопад, пришлось прыгать со скалы.

Здесь, внизу, ущелье расширялось, рядом с водопадом зеленела поляна. Посреди нее я заметил темный прямоугольник — дерн в одном месте был снят, по углам торчали колья. Около воды — пятно от костра.

Человеческое жилье!

Я прошел по поляне. В середине ее стоял вкопанный в землю божок — столб: его оголовье чья-то вооруженная ножом рука превратила в лицо. Пустые глазницы бесстрастно смотрели поверх бурлящей воды. Кое-где светлое дерево было тронуто красной и зеленой краской. Идол с пятнами на щеках сумрачно и молчаливо сторожил покой брошенного стойбища.

Слой пепла в кострище был в два пальца — люди прожили здесь не больше недели.

Я положил ладонь на голову божка. Столб покачнулся. Он был вкопан неглубоко, наспех или небрежно.

Что за люди водрузили его в глухом ущелье посреди тундры?

— Кто?

Может быть, старик ненец? Может быть. Проходило, кочуя, стадо. Подобрал старик на берегу моря белый, принесенный волнами столбик, долгими часами, сидя у костра, вырезал лик бога, слабыми руками нетвердо вкопал его.

А может быть, и не старик? Статую могли вырезать из дерева школьники. Каждое лето отпускают их из интернатов к родителям в тундру. Бродят мальчишки с отцами, помогают пасти оленей, собирают ягоду, охотятся на птиц. Видели ребята божков, которым еще недавно поклонялись в ярангах их деды, вырезали такого же из дерева и поставили.