Бухта Радости

Впервые он нырнул, распаренный, с плота еще в конце апреля, спеша опробовать устроенную по примеру сибирских компаньонов эту плавучую простую баньку без затей. Не жгучим холодом воды запомнились ему те несколько мгновений, но ужасом, что чуть не утопил его, когда пришло время выныривать наружу. Он, человек с широкой грудью, проплывший в своей жизни сотни километров при любой погоде, воды и холода не испугался. Но неожиданно представил, как, выныривая, протягивает руку своим верным аргусам, а те, вместо того чтоб крепко руку ухватить и вытянуть его на плот, – вдруг бьют его ногой в лицо или пудовым кулаком по голове. Дня через три, когда всплывет его раздувшееся тело, даже его газета напишет про несчастный случай… Холод становился нестерпим, и голова кружилась, а он все не решался показаться на поверхности и протянуть им руку… Пришлось, деваться было некуда. Увидел их глаза, их аккуратные улыбки и, замерев всем существом, выбросил руку из воды. Они схватили ее крепко – и осторожно, чтоб не ушибить о бревна, подняли его на плот. Когда он понял: ужас был напрасен, когда они предупредительно раскрыли перед ним дверь баньки, когда он бросился навстречу жаркому удару пара – те несколько мгновений избавления от страха почудились ему счастливейшими в жизни. “У-ух! У-ух!” – выстанывал он на полке€€€ под вениками аргусов, и те посмеивались гордо, уверенные: эти ликующие стоны – похвала работе веников.

Через неделю он велел вновь протопить и вновь отправить в плавание баньку-плот. И вновь, пропаренный насквозь, нырнул с плота под взглядами аргусов, уже вполне уверенный в их преданности. Вода была теплее, чем в первый раз; он дольше продержался под водой и наконец направил вверх остывшее тело. Уже готовясь вынырнуть наружу, у поверхности, он ощутил внезапно тот же ужас и даже забарахтался беспомощно, постыдно для бывалого пловца. Все ж вынырнул, увидел их глаза и их улыбки, был извлечен, вновь испытал все тот же приступ счастья.

Так было и еще раз, и еще, потом страх отпустил, и радостные приступы прошли. Тогда он понял, как они ему необходимы. Чтобы вернуть утраченную радость, велел он заменить тех аргусов при баньке на новых, конечно же, проверенных, но преданность свою еще не доказавших. Вернулся ужас перед всплытием, вернулось счастье избавления от ужаса. Аргусы при баньке теперь менялись каждый месяц – к полному изумлению и нескрываемому недовольству начальника службы безопасности.

Парни, что встали по краям плота, с ним вторую неделю. И парят его лишь второй раз. В отличие от всех своих предшественников, они вообще не улыбаются и никогда не глядят в глаза. Их мутные глаза всегда глядят куда-то мимо. Их мысли где-то блуждают. Их тени на поверхности воды, в веселом, суетливом окружении снующих, плещущих лучей и бликов – черны и неподвижны… Пора всплывать; чем ближе эти тени (ну хоть бы шелохнулись!), тем беспорядочней движенья его рук и ног, тем судорожней сокращенья мышц… Не вынырнуть ли в стороне, а там – саженками, да и изо всех сил, прочь к берегу! Но нет, негоже быть посмешищем даже в своих собственных глазах…

Вода выдавливает вверх, а ужас тянет вниз, и ему кажется, что тело потеет в воде.

И вот он на поверхности. Душа скулит; дыхание, выпорхнув наружу из груди, не хочет возвращаться. Он завороженно и обреченно, как малолетка – хулигану, протягивает руку аргусу, а тот глядит куда-то мимо, куда-то за спину ему, куда-то в воду… Легко, уверенно и плавно аргус выдергивает его на бревна; напарник аргуса распахивает дверцу баньки.

Запершись в баньке в одиночестве, он восстанавливает дыхание, вдохнув горячий мятный пар. Аргусов в баньку не зовет, чтобы они не видели его в счастливую минуту, когда он всхлипывает и захлебывается благодарным смехом.

Как только приступ радости теряет остроту, он набрасывает на плечи мохнатую простыню и, выйдя на бревна, провожает сонными уже, спокойными глазами правый берег водохранилища.

Каменный грот Пироговского водозабора остался позади. Мимо плывут, подтаивая в предвечернем солнце, дворцы и замки деревеньки Терпигорево; над ними пролетает легкий одномоторный гидросамолет.

По привычке, усвоенной им с детства, он машет летчику рукой, и самолет в ответ покачивает крыльями. Буксир постукивает мотором. Плот плывет…

Слегка озябнув на ветру, вернувшись в баньку, он кличет аргусов и подставляет свою грудь ударам их хороших веников. Задремывая под ударами, он долго думает о том, что у него есть тайна, не ведомая никому, даже его службе безопасности, его единственная тайна, принадлежащая ему одному, и эти новые, самодовольные думы возвращают ему давно забытое чувство свободы.