Бухта Радости

Ответа не было, и он ступил на доски. Внезапная волна глухого звука, нахлынувшая издалека, из Бухты, утихшая потом и вновь нахлынувшая, как если б вдалеке бил колокол, Байрама отвлекла, и он не сразу разглядел темное тело на краю причала, у самых своих ног. А разглядев, склонился и потрогал шею; звать уже не стал.

Сидел на корточках, пока не занемели ноги. Встал, выпрямился, вспомнил о пачке сигарет, зажатой в кулаке. Сорвал обертку, вынул сигарету и прикурил ее от зажигалки, которую купил в подарок. Докурил; бросил окурок в воду, и огонек погас в воде.

Затем Байрам достал мобильный телефон и дважды позвонил: в милицию и в “скорую”. Номера Гамлета он не знал, но и звонить ему сейчас желания не испытывал.

– Сейчас оглохну, – сказал Карп, не поглядев на сосны, из-за которых вместе с ярким светом ламп и визгами танцующих выкатывались чугунные шары аккордов бас-гитары.

Пилот кивнул, молча разлил вино по пластиковым стаканам. Не дожидаясь тоста, отпил из стакана и пожевал веточку кинзы.

Басы немного стушевались, уйдя в тень барабанов и тарелок, но там не унялись: бухтели, вздрагивали, ухали совой; потом вступили и забрякали, заныли клавиши; во тьму над соснами ввинтился тянущийся, воющий аккорд гитары-соло…

– Может, сходить за ним, позвать? – сказала Карина.

– Нет никакого смысла, – отозвался Гамлет. – Еще не пришел, значит, не может уйти. Значит, опаздывает сменщик. У него такой сменщик, что всегда опаздывает и всегда подводит. И ничего нельзя поделать. Он его так просил и так просил: ты, Коля, не опаздывай, не подводи меня. И все равно подводит. Боюсь, когда-нибудь придется мне его просить. Так попросить, чтоб хорошенько понял…

– Вот интересно, – сказал Карп, – если тихонько по-пластунски подползти и перерезать провода, динамик сдохнет?

– Боюсь, тогда тебе чего-то перережут, – сказал пилот. – Вот будет интересно.

– Я не пойму одного, – сказал Стремухин. – Бухта сидит без света, а у них и провода, и лампы.

– Они нас не глупее; здесь не раз бывали, все предусмотрели, – ответил Карп. – У них с собой, как и у нас, переносной электроагрегат. На водку и корабль им хватило – чего им, на бензин или солярку денег жалко?

– Сколько хлопот и денег, чтобы надраться и надрыгаться, – сказала Александра, и Стремухин отвел глаза: презрение, с которым она произнесла свои слова, на миг скривило и испортило ее лицо.

Музыка смолкла, словно не было ее; все замерли, застигнутые тишиной врасплох, но длилась радостная оторопь чуть менее минуты – вновь взвыл динамик в соснах: к басам, тарелкам, клавишам и соло приладился еще и сиплый тенор, поющий по-английски.

Пилот сказал:

– Я понимаю: сменщик там, не сменщик, но я не понимаю, почему мы здесь не можем выпить за Ишхана, пусть и в его отсутствие. Давайте, выпьем за его здоровье, ну, а потом ему расскажем, как мы выпили. Чего вот так сидеть и слушать этот гвалт?

– Я разве против? – пожал плечами Гамлет.

Все подняли стаканы, кроме малолеток.

– Не понял, – строго сказал Карп.

– Вы извините, мы не пьем, – ответил рыжий. – Пейте без нас, и пусть ваш именинник не обидится.

– Так дело не пойдет, – сказал пилот. – Карина, принеси детишкам спрайта. Мы подождем и выпьем вместе.

– А разве спрайтом можно чокаться? – спросила рыженькая.

– Конечно, можно. Если от души, – ответил Карп.

Карина встала из-за столика. Все, кто собрался пить вино, ждали ее, держа стаканы на весу, глядя друг другу в лица, освещенные двумя неяркими садовыми светильниками, воткнутыми в песок. Погремев замком и дверью поскрипев, Карина скрылась в киоске. Невдалеке протяжно зазвучал корабельный гудок; еще раз и еще. Музыка смолкла вновь, свет ярких ламп погас. В соснах раздался новый шум, он быстро нарастал, как если бы толпа зверей, ломясь сквозь лес, спускалась к водопою. В мгновение ока пляж заполнился людьми. Рубашки, платья и футболки качались и мелькали в полутьме, как белое белье, что сохнет на ветру.

Пилот поставил свой стакан на столик и сказал:

– Я не могу в таких условиях. Тост – дело серьезное. Придется подождать.

Карп, Александра, Гамлет и Стремухин тоже поставили свои стаканы. Вернулась Карина с бутылкой спрайта, огляделась, крикнула кому-то, прилипшему к витрине киоска:

– Мы закрыты! – потом увидела стаканы на столе, спросила: – Что, уже не пьем? Или еще не пьем?

– Ждем, когда все угомонится, – пояснил Стремухин.

Корабль снова загудел, но пассажиры не спешили на борт: они в обнимку, кучками, по одному лениво разбрелись по пляжу; аукались, пытались петь, пьяно хихикали; кто-то, сбросив свой белый смокинг и раздевшись до трусов, с разбегу ухнул в воду животом, перевернулся на спину и на спине поплыл, рыча и охая, в глухую тьму. Где-то у тропки зашипел включенный мегафон и сладковатым баритоном заворковал: “Товарищи, простите, господа. Наш капитан убедительно просит нас не задерживаться, в течение пятнадцати минут всем быть на корабле”.