Бухта Радости

Карп это видел; ободряя, подмигнул. Рыжий и рыженькая хмыкнули смущенно. Пилот, не зная отчего, расстроился. Карина ничего не видела перед собой и словно удалялась ото всех, с каждым мгновением все глубже погружаясь в топь своих мыслей. Стремухин эти мысли знал. Он знал, как эта топь, затягивая, давит, и потому он не хотел сейчас Карину видеть. Встал и сказал нетерпеливо:

– Пойду, немного разомнусь.

– Можно, я с вами? – спросила Майя. – Или я снова помешаю?

– Нет, Маша, вы мне не мешаете, – ответил ей Стремухин и, не оглядываясь на нее, шагнул из круга света в темноту.

…Он шел, ступая по корням, вслепую по тропе и слышал за своим плечом дыхание Майи. Глухо споткнувшись, она охнула, нашла на ощупь его руку. Теперь они шли рядом, куда, не зная, и – куда ведет тропа. Он шел, перебирая пальцами, как четки, ее пальцы. Она и не мешала их перебирать. Тропа сужалась, скоро стало тесно среди невидимых иголок и ветвей, цепляющихся за локти, плечи, царапающих лоб и щеки.

– Берегите глаза! – отрывисто сказал Стремухин, и Майя зажмурилась. Прибавив шагу, он выставил перед собою, как бушприт, вперед ладонью руку. Ладонь царапало, давило и кололо, пока она не провалилась в пустоту: тропа опять расширилась; стволы поскрипывали в стороне; попыхивали впереди угли мангала; помаргивали искры сигарет, слонялись по полянке тени людей, сливаясь то и дело с тенями сосен, с огромными, как кляксы, пятнами кустов. Стремухин с Майей перешли полянку быстрым, извиняющимся шагом; кто-то им в спину запоздало ахнул от испуга, кто-то коротко выругался…

Опять тропа вела неведомо куда, то расширяясь, то тесня и стискивая острыми, колючими и мокрыми ветвями. Весь лес, казалось, был не пуст: ночная Бухта, словно мурашами – чернозем, кишела отдыхающими. Невидимые в двух шагах, они давали, что ни шаг, знать о себе внезапной вспышкой спички перед чьим-то прозрачным, будто матовый плафон, лицом, сдавленным смехом, вскриком, хохотком и бормотаньем. То тут, то там сквозь их немолчный шорох проступали и гнали поскорей вперед глухие голоса.

…

– А ну вас всех!

– Куда? Да погоди ты!… Ты нам не мешаешь.

…

– … Кто он? Лучше, чем я?… Тогда зачем ты здесь?… Молчишь? Вот и молчи! Молчи, кому сказал!

…

– …Тут этих черных налетело – как муравьев; он и позвать, и пискнуть не успел; забили до смерти.

– А если снова налетят? Что мы тогда?.

– Не налетят, не бойся, ночью не посмеют; к тому же их пасут – и плотно. Но и не надо бдительность терять.

– А я ее и не теряю.

– А вот и не теряй…

…

– Вы делаете больно…

– А мы разве не на ты?

– Ну, хорошо… Ты делаешь мне больно…

…

– Меня достал весь этот ваш шашлык, весь ваш горелый жир! Я б лучше рыбки съел… Съел бы простого карася.

– Сожрешь и мясо.

– Да?

– Да.

– А кто мне будет в зубе ковырять? Ты будешь ковырять?

…

– Ну не было у нас с ним ничего! Если бы было, я б тебе первая сказала. Ты веришь?

– Нет.

– Да как ты можешь? Я твоя сестра.

– Потому и не верю.

– Ну и не верь, но только хватит ныть.

…

– Товарищи, давайте споем.

– Давайте. Начинай.

– Почему я?

– Но ты же предложила спеть. Или ты нам не предложила?

– Я предложила. Но почему у нас всегда, как начинать, так я?

…

– Милый, не так…

– А как?

– Тантрически…

– Чего?!

– Помягче, вот чего…

…

– Он что, уже уснул? Сань, разбуди, пни его в рожу.

…

– Бараньи яйца надо час держать в холодной и подсоленной воде…

– Неправильно.

– А ты откуда знаешь?

– Не “яйца” надо говорить, а “лампочки”. У нас на рынке все так говорят для вежливости.

…

– Я в Лувр попал только на пятый раз. Все первые разы, как прилечу – сразу гулять, смотреть, мечтать о жизни и в Лувр никак не успеваю.

…

“…Ты…, ни… не…, и ты, бля, не…, не… и не…, не то…, ты,…, понял?…

…

– Рубальская, я говорю, гениальная!

– Что, гениальнее Есенина?

– Не гениальнее Есенина, но гениальная.

…

– Послушай, ты, дурак, там лужа! Не смей ронять меня в лужу!

…

– Она еврейка…

– Так некрасиво говорить.

– А как мне нужно говорить?

– Скажи “евреечка”.

…

– Давайте просто спать. Еще по стопочке, без тостов, и все, спим…

…

– Врешь, врешь! П…, короче.

…

– Вон та звезда – как называется?

– Трудно сказать. Отсюда плохо видно.

…

Мало-помалу лес смолк. Стремухин с Майей очутились наконец в той его части, где уже не было людей. Над грядой крон горел фонарь, вокруг которого пунктирами и кружевами кружила мошкара. Он освещал пустой манеж, невысоко огороженный жердями и заслоненный сплошь по кругу козырьком густых сосновых лап. Песок манежа был весь взбит копытами и взрыхлен недавним ливнем. С крон все еще падали в песок его последние, застрявшие в иголках капли. Бревна конюшни влажно лоснились в свете фонаря. Был слышен теплый лошадиный храп. Стремухин отпустил на волю пальцы Майи и, отодвинув ветку сосны, грузно нависшую над изгородью, прислонился боком к жерди. И Майя прислонилась к жерди, но снова взяла его за руку. “Что в нем такого, что мне ах? – думала она, не глядя на него. – У него глупые глаза. Где умные глаза – там дурь и гадость… А у него глупые глаза, но он умен…” Она, дрожа, поежилась.

– Вам холодно? – спросил ее Стремухин. – Вернемся, если вы озябли.

Нет, не умен, подумала она. Ответила: