Буковки

Все просто и понятно: я – писатель. Я никогда не забывал этого, просто до сих пор не могу прийти в себя. Полнейшая глупость, конечно, но кто застрахован от глупости?

Несколько минут я тихо смотрю на белый лист бумаги. Никогда не любил этот цвет. Это символ абсолютной пустоты и бесцельности. Кажется, когда-то давно, творческие личности, вроде писателей и художников придумали целый феномен белого листа. Позже его окрестили синдромом, но, не помню, чтобы психологи вносили его в разряд психологических заболеваний, отклонений или фобий. Суть этого феномена заключается в том, что человек испытывает страх, когда перед ним появляется чистый лист, или новый документ на компьютере. Этот страх сковывает, мешает сосредоточиться, выбивает человека из колеи. Писатель или художник не знает с чего начать работу, и как следствие, не может придумать ничего нового. И тогда остается два пути – если ты писатель, становишься графоманом и плодишь мертворожденные тексты. Или не пишешь вовсе и оказываешься в творческом кризисе. К слову говоря, есть много способов, как справится с этим недугом. Психологические тренинги, спонтанная запись мыслей и идей, простой набор букв, чтобы закрасить этот бесконечный белый цвет. Но я выбрал алкоголь. И до какого-то момента, это помогало.

Итак, я писатель. Довольно известный, надеюсь. В каком же жанре я писал свои книги? Может быть детектив? Или детские истории? А может быть ужасы и триллеры? Драмы. Да, пожалуй, драмы.

«Остров чудес» – это название медленно выбирается из темноты моей памяти и преданно застывает перед глазами. Именно, «Остров чудес» – моя самая важная и серьезная работа. Кажется, ее номинировали на несколько премий, если не сделали национальным бестселлером. Впрочем, не время думать о книгах. Сами эти мысли вызывают тошноту, похлеще любого похмелья.

Я отвлекаюсь от пишущей машинки, один вид которой меня бросает в дрожь, поеживаясь, бреду к окну. На подоконнике лежит коробка спичек и смятая пачка сигарет. Несколько из них еще уцелели, и я подкуриваю от тусклого огонька, удивляясь, что смог поджечь с первого раза. Руки дрожат от холода, или от нервов – сам не пойму отчего.

Улица за стеклом выглядит так, словно неловкий художник использовал мостовые и трассы Глёкнера, как палитру, протянув кистью полосу всех цветов и оттенков серого. Медленно движутся сгорбленные фигуры редких прохожих под зонтами, иногда вспыхивают слабые огни фар проезжающих машин. Удивительное однообразие, наводящее такую тоску, что хочется лезть на стены. Ничего удивительного, что я что-то забыл. Или не забывал, а просто не знал, или никак не мог вспомнить.

Напротив окна – грубая железная дверь. Это не дверь в другую комнату. На межкомнатных дверях нет цепочек, глазка или прочного железного замка, запертого на четыре оборота. Это выход из чужой квартиры, где я внезапно оказался этим утром, днем или вечером. Где я был, кто привел меня сюда и почему оказался здесь – абсолютно неясно. Моя карманная головная боль была очень против, чтобы я вспоминал. Она билась в истерике, выла на разные голоса, царапала затылок с такой силой, что мне пришлось отказаться от этой затеи. Я одергиваю свитер, в котором проснулся, проверяю шнуровку ботинок, медленно ползу вперед.

Возле двери на крючке висит чье-то пальто. Не знаю, носил ли я это пальто раньше. Или это вещь хозяина дома. Или это подарок неизвестного, приведшего меня сюда. Но пальто подошло. Немного вытянутое и грязноватое, но если поднять воротник – вполне себе прилично. На груди, за подкладкой лежат карманные часы. Я открываю крышку, поворачиваюсь так, чтобы на них падал свет из окна. На циферблате нет цифр. И стрелок тоже нет. Только две буквы, словно выбитые чернилами на белом фоне «Rе». И ничего больше.

Глава 2

За железной дверью на ржавых петлях оказывается грязный затхлый коридор. Штукатурка и краска давно слезли с покрытых трещинами стен, известка обвалилась и свисала с лохмотьев паутины. Под ногами хрустело битое стекло – кто-то совсем недавно разбил здесь несколько бутылок, насколько можно разглядеть. Одинокая лампочка в засиженном мухами плафоне свисает с потолка, как несчастный, после повешения. По обе стороны коридора – неровные ряды безликих дверей, лишенных как номерного знака, так и ручек и даже замочных скважин. Почему-то мне показалось, что за ними ничего нет. Ни квартир, ни комнат, ни людей, ни даже пустоты. Только мертвые каменные стены или просто бетон.

Нужно успокоиться, выбраться на свежий воздух, привести мысли в порядок. Говорят, что писатели – очень своеобразные восприимчивые натуры. Могут накрутить в голове такое, что в кошмарном сне не приснится. Буйство фантазии, вместе с алкоголем, иногда творят настоящие чудеса. Я должен выйти из этого проклятого дома, сориентироваться, спросить дорогу, узнать в каком из районов Глёкнера я нахожусь. А после вызвать такси, или сесть в метро и добраться до дома.