Буквы

— Агван-Тобгял просит вас разделить с ним утреннюю молитву, — вежливо сказал он, — вы сможете присутствовать?

Я неуверенно кинул взгляд на Семёна, и, не дождавшись подсказки, кивнул.

— Я… да, смогу. Почему бы нет, — можно подумать у меня планы на завтра были.

— Агван-Тобгял благодарит вас, — коротко поклонился тибетец и двинулся дальше по залу, высматривая кого-то еще. Чуть поодаль он обратился к мужчине с азиатскими чертами лица. На японском, по-моему, обратился.

— Везучий, — хмыкнул Семён, — только приехал и сразу на молитву. Еще полштуки, как с куста. Потом можешь в загул.

Я промолчал, доедая пельмени. Тибет будто что-то нарушил в моем внутреннем мире, а может, наоборот выпрямил. В загул мне пока не хотелось, хотя здесь, в ашраме Агван-Тобгяла, работал даже круглосуточный бар. Хотелось сидеть на пожухлой травке и смотреть на горы. Воспоминания о войне и потраченной впустую жизни, которую я всерьез собирался утопить в водке, кололи, но уже не так больно. А еще внутри вертелся червячок любопытства. В конце концов, я ушел спать, чтобы скорее настало завтра.

* * *

На молитву пришло человек триста. Молельный дом внутри оказался большим просторным залом с высокими окнами и висящими высоко под потолком незатейливыми люстрами. В люстрах, обычных деревянных кругах, подвешенных на цепях, горели толстые свечи. Их огоньки были почти не видны, зал был отлично освещен солнцем. Видимо, дань традиции. Мебели в молельном доме не было совсем, на полу лежали только соломенные циновочки, чертова туча соломенных циновочек. По моим скромным прикидкам, две с половиной, может, три тысячи мест для сидения.

Рассаживал по циновкам нас лично Агван-Тобгял. Чаще всего он просто брал человека за руку и вел к коврику. Два или три раза он останавливался, словно в задумчивости, и жестом просил человека показать ему татуировку.

Вскоре все мы сидели ровными рядами примерно в середине большого зала. Где-то в наших рядах были просветы, где-то люди сидели плечом к плечу на протяжении десятков мест. Старик еще раз прошел между рядами, посмотрел на каждого, отошел и окинул взглядом получившийся узор из людей. Потом сел на одну из циновок, скинул с плеча ткань, обнажившись по пояс, сложил руки на коленях и замер.

Я сидел во втором от него ряду и видел его достаточно хорошо, чтоб разглядеть вязь шрамов на второй половине тела, той, которую не видел вчера. А еще у него на груди в области солнечного сплетения была небольшая татуировка. Не такая недоделанная, как моя. Это была замысловатая мандала из кругов, квадратов и каких-то символов. Шрамы бороздили и ее, значит набита она была до того, как он получил эти раны.

Я было начал скучать, но тут началась молитва. Старый тибетец не открывал рта, но до меня ясно донесся глубокий грудной звук, который шел с его стороны. Звук вибрировал и менял тональности, постепенно нарастая. Спустя минуту я уже не мог отвести взгляда от его узкой впалой груди. Неужели он может вот этим скудным объемом легких прокачивать такой сильный и долгий звук?

Мантра все длилась, вместе с голосом, казалось, начал вибрировать, меняя тональности, пол молельного дома, его стены, рамы в окнах и косые столбы солнечного света, падавшие сквозь них. Вибрировал и звучал сам воздух, каждый вдох входил будто глубже, чем когда бы то ни было, что-то меняя и настраивая внутри. Звучал и вибрировал весь мир.

И вдруг наступила тишина.

Агван-Тобгял неспешно вернул на место одежды, поднялся, коротко поклонился и ушел. И мы ушли. Я все оглядывался по сторонам, пытаясь понять, было ли произошедшее только что чем-то необычным. Но люди вокруг вели себя как ни в чем не бывало. Это была обычная молитва? Я все еще чувствовал, как трепещет что-то глубоко внутри.

Может быть, в душе.

* * *

Уже на улице я обратил внимание на одного из тех, кто присутствовал на сегодняшней молитве. Это был грузный пожилой мужчина в спортивных шортах ниже колен, старой растянутой футболке и шлепанцах. Кто-то в этом ашраме должен быть дядей Колей, и вот вот этот мужик с виду подходил идеально. Тем более, шел он в сторону бара. Ну, и я пошел следом.

Вероятный дядя Коля прихватил из холодильника три бутылки пива и уселся за один из столиков.

— Можно я присоединюсь? — спросил я, поймав себя на мысли, что за последние дни стал очень вежливым.

От местных тибетских служащих, что ли, передалось.

— Садись, а чего, — охотно кивнул мужик, открывая пиво, — земляк, как-никак. Будешь?

Я хотел было отказаться, но организм перехватил инициативу и охотно принял открытую бутылку. Даже влияние Тибета и странной молитвы не помешало мне зажмуриться от удовольствия и выдуть сразу половину. Бывших алкоголиков не бывает. Не нажраться бы опять, а то ведь вытурят взашей.

— Мне Семён сказал дядю Колю искать, если я разобраться хочу. Это вы?

— Я, а кто еще, — кивнул мужчина и сделал глоток. — Разобраться хочешь? Я Сёмке пытался рассказать, да он слушать не захотел. Платят ему и ладно, ничего больше не надо человеку.

— Он сказал, что я буква, — вспомнил я, усаживаясь поудобнее, — вроде как в алфавите.