Читаем Булат Окуджава. Просто знать и с этим жить полностью

Земля гудит под соловьями,под майским нежится дождем,а вот солдатик оловянныйна вечный подвиг осужден.Его, наверно, грустный мастерпустил по свету, невзлюбя.Спроси солдатика: «Ты счастлив?»И он прицелится в тебя.И в смене праздников и буден,в нестройном шествии вековсмеются люди, плачут люди,а он все ждет своих врагов.Он ждет упрямо и пристрастно,когда накинутся, трубя…Спроси его: «Тебе не страшно?»И он прицелится в тебя.Живет солдатик оловянныйпредвестником больших разлук,и автоматик окаянныйбоится выпустить из рук.Живет защитник мой, невольносигнал к сраженью торопя.Спроси его: «Тебе не больно?»И он прицелится в тебя.


На все вопросы — «ты счастлив?», «тебе не страшно?», «тебе не больно?» — звучит один ответ, который в своей сути ответом и не является — «в тебя».

Как выстрел в человека, который пишет эти строки, или в человека, который их читает.

Думается, что у отца и сына был свой ответ на этот вопрос.

Снял с предохранителя, передернул затвор и начал выцеливать.

Конечно, Булат помнил, как это было под Моздоком, когда он вообще ничего не понял — только удар, тупая боль в ноге, кровь и заволакивающий сознание нестерпимый холод, а ведь даже и не знал, кто в него выстрелил, откуда пришла эта шальная пуля.

У Игоря же все было совсем по-другому, при том, что отслужил в армии и на учебных стерльбах палил из Калашникова по деревянным в форме солдат непритятеля мишеням. Но на себе ощущал совсем другой прицел — скользящий и холодный взгляд отца. Единственное, что радовало в этом смысле, — со временем с этим взглядом он встречался все реже и реже. Однако даже когда отец совсем ушел из семьи, подспудно находил себя на линии его прицельной планки. Оглядывался по сторонам в растерянности — нет, никого рядом не было.

Стало быть, привиделось.

Стало быть, не отпускает.

Ненавидел себя за это.

Дядю жалел.

Отца боялся.

Мать любил.

Что же касается до самого себя, то испытывал к себе все вышеозначенные чувства разом.

Жалел свое одиночество, даже плакал от жалости к самому себе, помнил все обиды и не прощал их.

Боялся ярости, в которую впадал, словно в нем просыпался какой-то другой, неведомый ему человек — нездоровый, нетрезвый, вопящий от боли, которую сам себе и причинял, с опухшим от беспробудного пьянства лицом.

Любил свои воспоминания и себя в этих воспоминаниях, не имевших, увы, к реальной жизни никакого отношения, потому что прошлое нельзя вернуть.

Нельзя, например, вернуть прогулки в парке имени Павлика Морозова на Красной Пресне с отцом, который в памяти сохранился молодым, в несоразмерно тяжелом драповом пальто, больше напоминавшем шинель, без головного убора, улыбающимся. А когда они возвращались домой, их всегда встречала мама и пока раздевала маленького Игоруша, отец с гордостью рассказывал о том, каких успехов достиг сегодня его сын на прогулке.

Такой смышленый, сообразительный, все понимающий, иногда, конечно, упрямый, но всякий настоящий мужчина должен быть упрямым, особенно когда идет к своей цели.

Отец уходил по дорожкам парка все дальше и дальше, и уже казалось, что это уходит вовсе не он, а его огромное драповое пальто, к которому Игорь почему-то испытывал отвращение, раздражался, когда воспоминания о нем выплывали, полностью замещая собой воспоминания о том, кто в него был облачен.

Помнить все это не хотелось, но это помнилось, как назло, настойчиво, назойливо, вызывало головную боль.

Пальто уходило, но всякий раз появлялось заново и уходило снова.

До бесконечности, до умопомрачения.

А потом мать сказала сыну, что у папы есть другая семья и что он больше не будет с ними жить.

Из воспоминаний Ирины Живописцевой: «В 1964 году Булат оставил семью. Сестра не выдержала напористости претенденток, способных к театральным коленопреклонениям на сцене во время концертов Булата, его обмана и неоднократных лживых обещаний и раскаяний. «Медные трубы» славы сделали свое дело. Галя и Булат расстались после семнадцати лет супружества. Остались квартира, сын и добрые отношения. В то время мне было непонятно, каким образом можно в такой ситуации поддерживать их».

Перейти на страницу:

Все книги серии Эпоха великих людей

О духовном в искусстве. Ступени. Текст художника. Точка и линия на плоскости
О духовном в искусстве. Ступени. Текст художника. Точка и линия на плоскости

Василий Кандинский – один из лидеров европейского авангарда XX века, но вместе с тем это подлинный классик, чье творчество определило пути развития европейского и отечественного искусства прошлого столетия. Практическая деятельность художника была неотделима от работы в области теории искусства: свои открытия в живописи он всегда стремился сформулировать и обосновать теоретически. Будучи широко образованным человеком, Кандинский обладал несомненным литературным даром. Он много рассуждал и писал об искусстве. Это обстоятельство дает возможность проследить сложение и эволюцию взглядов художника на искусство, проанализировать обоснование собственной художественной концепции, исходя из его собственных текстов по теории искусства.В книгу включены важнейшие теоретические сочинения Кандинского: его центральная работа «О духовном в искусстве», «Точка и линия на плоскости», а также автобиографические записки «Ступени», в которых художник описывает стремления, побудившие его окончательно посвятить свою жизнь искусству. Наряду с этим в издание вошло несколько статей по педагогике искусства.

Василий Васильевич Кандинский

Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги
Булат Окуджава. Просто знать и с этим жить
Булат Окуджава. Просто знать и с этим жить

Притом что имя этого человека хорошо известно не только на постсоветском пространстве, но и далеко за его пределами, притом что его песни знают даже те, для кого 91-й год находится на в одном ряду с 1917-м, жизнь Булата Окуджавы, а речь идет именно о нем, под спудом умолчания. Конечно, эпизоды, хронология и общая событийная канва не являются государственной тайной, но миф, созданный самим Булатом Шалвовичем, и по сей день делает жизнь первого барда страны загадочной и малоизученной.В основу данного текста положена фантасмагория — безымянная рукопись, найденная на одной из старых писательских дач в Переделкине, якобы принадлежавшая перу Окуджавы. Попытка рассказать о художнике, используя им же изобретенную палитру, видится единственно возможной и наиболее привлекательной для современного читателя.

Булат Шалвович Окуджава , Максим Александрович Гуреев

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза