Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

В Перемышль вернулся в 1948 году и был назначен заведующим районным отделом народного образования. Типикин и Окуджава понравились друг другу, может быть, оттого, что оба воевали, оба служили в артиллерии.

Заведующий районо, не скрывая радостной улыбки, позвонил директору школы, расписывая меня самыми фантастическими красками. Затем он сам лично проводил меня до шоссе, усадил в кузов случайного попутного грузовика и пожал мне руку[13].

Это была первая, но далеко не последняя их встреча: Павлу Ивановичу Типикину ещё предстоит в скором будущем сыграть в жизни Булата важную роль – если бы не его помощь, жизнь молодого словесника могла бы сложиться куда как менее благополучно.

Окуджава добрался до места, и увиденное несколько примирило его с судьбой сельского учителя:

Этот холм, мягкий и заросший, это высокое небо, этот полуразрушенный собор, несколько домишек вокруг… А там, за оврагом, – Васильевка, деревенька, похожая на растянувшуюся детскую гармошку…

…Как хорошо! Как тихо! И солнце… Внизу, под холмом, счастливой подковкою изогнулась река. На горизонте лес. Почему я отказывался ехать сюда? Не помню. Уже не помню… Солнце. Ранний вечер. И ни души. Что может быть лучше после грохота поездов, духоты вагонов, суеты большого города, тряских грузовиков, равнодушных чиновников?

Место было действительно чудесное. Когда-то здесь, на высоком берегу реки Серёны, был большой женский монастырь.

Кстати, о названии реки. Дело в том, что калужане называют её несколько иначе, чем услышал я в первый раз – Серёна. Но старожилы той местности, с которыми мне довелось беседовать, настаивали на ударении на первом слоге. О происхождении же названия мне никто не смог ничего сказать. Была у меня своя оригинальная версия объяснения этого названия – так нет же! Две мои подруги-редакторши так на меня накинулись, что я промолчу, пожалуй[14]. С женщинами спорить…

Так вот, монастырь. Основал его знаменитый старец Амвросий из Оптиной пустыни, прототип старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», а в миру – А. М. Гренков. Для монастыря было выбрано, как уже сказано, изумительное по красоте место – с холма открывался вид на долину, в которой, причудливо извиваясь, река делала почти полный круг.

…Как-то в семидесятые годы Окуджава приехал в эти края вместе с Владимиром Солоухиным. Они много бродили по окрестностям, разговаривали со старожилами. Один из них, Павел Суворов, показал гостям куст татарника – по утверждению местных жителей, прообраз куста, описанного в повести «Хаджи-Мурат». Всё увиденное так потрясло Солоухина, что он поминутно повторял: «Непонятно! Непонятно!» А Окуджава всю дорогу подтрунивал над ним: «Всё понятно. Всё понятно».

Позже Солоухин напишет:

Я вообще не видел нигде такого места, как в Шамордине. Ну, бывают пригорки, холмы, увалы и дали, бывают луга с извилистой через них рекой, но чтобы всё это было представлено в таком исполнении – редко, исключительно. Я не видел[15].

…Оптинский старец Амвросий давно был озабочен созданием монастыря для неимущих женщин. Монастырей по России было немало, но принимали в них либо тех, кто в состоянии был купить для себя келью, либо здоровых и способных исполнять тяжёлые монастырские послушания. Тем же, у кого не было ни здоровья, ни денег, то есть наиболее нуждающимся в монастырском приюте, деваться было некуда.

Вот о таких обездоленных и заботился батюшка Амвросий.

В 1871 году одна из духовных дочерей Амвросия, помещица Ключарёва, купила имение Шамордино. Вскоре вдова скончалась, оставив имение и капитал в банке своим внучкам. При этом в завещании оговаривалось, что в случае кончины сестер Ключарёвых в имении должна быть основана женская иноческая община. Девочки ненадолго пережили бабушку и умерли от дифтерита через два года.

Отец Амвросий начал посылать сюда женщин, оставшихся без средств к существованию, одиноких, не имеющих пристанища и сил для работы. Из сирот и брошенных детей составился Шамординский приют. Вскоре в монастыре обитало уже более пятисот сестёр.