Булатный перстень

— Да что рассказывать! Победы, в сущности, нет ни у кого. Каждая эскадра потеряла по кораблю, с тем и разошлись. Гроссмейстер увел свой флот от Гогланда.

— Стало быть, отступил.

— Но это не поражение! Впрочем, я все расскажу подробно — потом. Первый и главный вопрос — что это такое было? — быстро спросил курносый гость.

— Не понимаю тебя, брат, — отвечал хозяин.

— Ты узнал, кто сует нос в наши дела?

— А отчего я должен был это узнавать?

— Vox Dei, разве ты не получил нашего письма?

— О каком письме ты говоришь? Последнее от вас мне принесли, дай бог памяти… когда его величество обнародовал свой ультиматум России. И это было в начале июня. Ты писал о настроениях своих товарищей…

— В начале июня? Нет, Vox Dei, было еще письмо! Мы отправили его в тот самый день, как была объявлена война! То есть около двух недель назад. Что же это? Измена?! — Vir Nobilis вскочил.

Пылкость молодого соратника была приятна Vox Dei — сам он уже давно отучился вот этак вскакивать, горя праведным гневом.

— Погоди, Vir Nobilis, бывают причудливые недоразумения. Жди меня тут.

Хозяин кабинета подошел к одному из книжных шкафов, нажал выпуклость на деревянном букете из цветов и плодов, шкаф повернулся, как будто был нанизан на ось, открывая потайную дверь.

Vox Dei вышел, оставив гостя одного. Vir Nobilis принялся прохаживаться взад-вперед с самым сердитым видом.

Шкаф снова повернулся, вернулся хозяин.

— Нет, недоразумения не было, — сказал он. — Все письма, что принесены в дом явным путем, отмечены у секретаря, все достойные внимания я получил.

— Мы отправили письмо с гонцом. Ведь я потому, собственно, и примчался к тебе, брат, что наш гонец не вернулся, и мы забеспокоились.

— А что за посланец? — спросил Vox Dei.

— Этого человека я знаю несколько лет. Он служил во флоте, но за пьянство был выгнан. Я встретил его в Кронштадте, накануне войны, он хотел вернуться на любое судно, хоть гребцом на канонерскую лодку. Его зовут Николай Ерофеев.

— И вы доверили важное письмо пьянюшке?

— Оно было слишком важным, чтобы посылать кого-то из нас. Отсутствие офицера, да еще перед самым выходом эскадры, сразу бы заметили, стали делать вопросы. Накануне великого дела, ты понимаешь… А почта, случается, письма теряет. Это же нельзя было потерять!

— Кто вас напугал? — прямо спросил Vox Dei. — Вы полагали, что за братьями следят?

— Так об этом мы с Igni et Ferro как раз и писали. В письме изложен отчет о наших делах, вопросы, и еще был вложен один предмет. Так вот, Igni et Ferro сжалился над Ерофеевым, взял его к себе на «Дерись», поскольку все равно у него была нехватка людей и приходилось учить рекрутов, впервые в жизни ступивших на палубу. А этот — как-никак мичман. Ерофеев вел себя отменно. Igni et Ferro предупредил, что иной возможности вернуться во флот у него не будет, и мичман обещал отстать от пьянства. Это было серьезное решение. Он еще молод, порок не слишком пристал к нему, силой духа можно было одолеть эту беду. И тогда же мы обнаружили, что за нами следят.

— Кто, каким образом?

— Офицер с «Мстиславца», его фамилия Михайлов. Он неглуп, но область идей ему чужда, — высокомерно добавил Vir Nobilis. — Не vir magni ingenii, отнюдь. Мы его и не пытались привлечь. Но оказалось, что он не так уж прост. Мы слишком поздно заметили у него на пальце особый перстень. Ты знаешь, наши соратники из «Аполлона» заказали себе перстни, и в других ложах это принято, хотя их не всегда носят открыто. Но аполлоновские я знаю, и перстень «Феникса» видел, и «Пылающей звезды», и московские — «Озириса» и «Трех мечей», а сей был из темного металла, похожего на железо, только это не железо. Простой гладкий перстень с печаткой, а на печатке — ничего. Понимаешь, брат? Ничего! Это означает или самую низкую, или самую высокую ступень…

— Не обязательно. И сам же ты сказал, что он не муж великого ума, кто бы возвел его на высокую ступень?

— Из братьев в дружественных ложах — никто. Но мы с Igni et Ferro обсудили эту загадку… Он слишком явно уклонялся всегда от серьезных бесед, не кроется ли за этим что? Если человек носит такой перстень — значит, он куда-то принят, поскольку роскоши и красоты тут нет, одна простота, как и полагается… Мы должны были понять — в какую ложу тайно от всех вступил Михайлов. Опрашивали других братьев, и с «Памяти Евстафия», и с «Ростислава». Никто ничего не понимал. Ясно было, что это не знак московских братьев, хотя… Дай карандаш, я набросаю…

Vir Nobilis изобразил перстень с грубоватыми округлыми очертаниями, с овальной пустой печаткой, и Vox Dei внимательно разглядел рисунок.

— По-моему, что-то похожее было у архангельских братьев, в ложе «Святой Екатерины», но уж очень давно. В столичном «Марсе», где председательствовал Мелиссино, тоже перстни водились, и, опять же, давно, более двадцати лет назад. Нет, — уверенно сказал он. — Коли твой рисунок верен — то вряд ли перстень стар и кто-то вздумал возрождать давнюю ложу. Ибо решительно незачем.