Булатный перстень

— И хотите сдержать слово? Впервые за все то время, что на берег сошли?

— Да… Змаевич поверил мне, взял меня на «Дерись», а эскадра без меня ушла…

— Так… Теперь извольте отвечать на мои вопросы четко и без душевных томлений. Что вам сказал Змаевич про это письмо?

— Сказал — надобно доставить.

— Вручил пакет и отправил вас с ним в столицу?

— Да, ваше превосходительство.

— Ни слова о том, что в письме, не сказал?

— Нет, ваше превосходительство.

— И вы сами ни о чем не могли догадаться?

— Нет, ваше превосходительство.

— И ничего не должны были передать Нерецкому на словах?

— Нет, ничего.

— Сказал ли Змаевич, каким должен быть ответ Нерецкого? Просто два слова — мол, получено, — или следует дожидаться записки? Или Нерецкий что-то скажет, а вам следует запомнить?

Ероха пожал плечами.

— Нет, просто велел дождаться ответа.

— И о том, что это двойной пакет, вам также неизвестно?

— Как это — двойной?

— В нем послание, адресованное некому Vox Dei, и при сем послании — особый конверт с бумагами и неким предметом. То есть мне-то достался тройной пакет — ваш друг Корсаков завернул двойной в свою бумагу, приложив записку, и надписал. Но вот в чем беда — отдать вам, господин Ерофеев, послание для Нерецкого я не могу. Не возмущайтесь… и пройдемте-ка лучше в кабинет…

Кабинет Ржевского был невелик, вся его библиотека помещалась в соседнем помещении. Мебель там стояла скромная — два кресла с прямыми спинками, русской работы, обитые темной однотонной тканью, бюро-цилиндр со скромной бронзовой отделкой, аналой для чтения громоздких фолиантов, рабочий стол с красивым бронзовым письменным прибором. На столе был легкий беспорядок — стопка чистых листов лежала веером.

Сенатор усмехнулся, поправил ее, закрыл обе двери, помолчал, прислушиваясь, не ходит ли кто по коридору, и тогда лишь заговорил.

— В пакете были бумаги, которые, возможно, доказывают, что некоторые наши морские офицеры изменили присяге. Поэтому Корсаков и прислал мне его. Поэтому я не могу вам его отдать — дело чересчур серьезное. Я не давал этим бумагам хода, потому что не знал многих подробностей, а спросить у Нерецкого не мог — он еще не вернулся из Москвы. Но он вскоре должен вернуться…

— А мне-то как же быть? — спросил в растерянности Ероха. — Ведь единственное судно, куда я могу вернуться, где меня бы приняли, это — «Дерись»…

— Вы полагаете, что можете вернуться во флот? И что вас оттуда не выгонят после первого же запоя? — без всякой деликатности полюбопытствовал Ржевский.

— Я хочу вернуться. Я крест пропил, я о флоте забыл… но как узнал, что война, словно острым ножом по сердцу провели! Я же присягу приносил! Ваше превосходительство, отдайте мне пакет! — взмолился Ероха. — Для себя прикажите с бумаг копии снять, а пакет — мне! То бишь Нерецкому!

— Не говорите глупостей. Копии!.. Ничего умнее не придумали? Пока не вернется Нерецкий и не даст мне объяснения…

Ржевский замолчал. И то, о чем он задумался, вряд ли было очень приятным.

— Когда, говорите, вам вручили сей пакет?

— Неделю назад, кажись, — кое-как посчитав дни, отвечал Ероха.

— Предполагалось, что вы его отдадите и сразу вернетесь на «Дерись»? В тот же день?

— На другой день. В тот же я не успевал.

— Так… Мог ли Змаевич, видя, что вы не возвращаетесь, послать другого человека, чтобы разведал, что с вами стряслось? Не знаете? Говорю вам, бумаги важные!

— Мог, поди.

— И тот человек, вернувшись, доложил, что Нерецкий исчез, а куда вы подевались — и вовсе непонятно?

— Скорее всего, так.

— Да не возможно — а так оно и было! То, что пропали вы, — чушь, безделица. А что неизвестно, где болтается пакет с важными бумагами, — это Змаевича должно было сильно обеспокоить. Ох, задали вы, сударь, задачку… Как же быть?..

— Ваше превосходительство, вы можете располагать мною, — сказал Ероха. — Если по моей вине стряслась беда…

— Нет, сдается, еще не стряслась, я бы знал… Вот что. Каким ремеслом вы сейчас кормитесь?

— Да никаким. Одно у меня ремесло — море, и того по дурости лишился.

— Где вы живете?

— Нигде я не живу. То бишь ночую под лодками…

— Оно и видно… А голову для чего обрили? От вшей избавлялись?

— Нет… Чтобы с судна никуда не уходить, пока волосы не отрастут… а то сойдешь на берег — и пропал, а с такой-то куафюрой… думал — сам себя стыдом от водки удержу… Да что стыд!..

Ржевский внимательно посмотрел на Ероху.

— Понятие стыда вам, стало быть, известно… Зрение у вас, как у всякого моряка, должно быть отменное. Дураком я вас бы не назвал… Слушайте, я дам вам шанс снова устроить свою жизнь. Но это будет уж последний шанс, не справитесь, сударь, — так и помрете зимой под лодкой.

— Как это — устроить жизнь?

— Помогу вернуться во флот, коли угодно. Раз уж вы заявились ко мне, то знаете, что я имею разнообразные связи.

Ероха разинул рот. Он понимал, что Ржевский не шутит. И в душе у него все вскипело, забурлило, перемешалось. Надежда воспряла!

— Я все сделаю! — воскликнул он.