Булавин

Васильев со своим полком и черкасскими казаками-перебежчиками вступили с повстанцами в бой около Делового двора. Но его конница ничего не могла сделать с пехотой повстанцев. К нему на помощь выслали четыре роты солдат. Три часа обе стороны обстреливали друг друга «непрестанно». Одновременно из Азова, с раскатов (бастионов) его крепости — Алексеевскою, Петровского и Сергиевского, с морских кораблей на повстанцев обрушила огонь артиллерия. Они несли большие потерн, но держались долго и стойко, укрываясь за «лесными припасами». В конце концов мощный огонь заставил их отступить к Каланче, повстанцев преследовали азовские солдаты и казаки. Спасаясь от преследователей, булавинцы бросались в Каланчу, многие тонули.

Под стенами города погибло более 420 повстанцев, столько же примерно утонуло, 60 человек попали в плен. Остатки разбитого повстанческого войска из-под Азова прибыли в Черкасск. Тогда же явился из-под Тора сын Драного. Известия о тяжелых поражениях, по существу разгромах, взбудоражили Черкасск. Рассказы тех, кто участвовал в сражениях, разговоры и слухи, неизбежно преувеличенные, о царских полках, мысли о неизбежных и жестоких расправах карателей не могли не внести смятения в ряды повстанцев. И этим воспользовались заговорщики. Илья Зерщиков, Степан Ананьин, один из булавинских есаулов, причем из Рыковской станицы, его телохранитель, другие старшины и казаки-изменники поняли, что для них наступает решающий час. Пользуясь общим расстройством, сумятицей и растерянностью, они переходят в наступление.

После прибытия из-под Азова разбитых Лукьяна Хохлача, Карпа Казанкина, командовавшего кавалерией восставших, и других заговорщики сразу же созвали тайное совещание. Инициаторами выступали Зерщиков, Степан Ананьин, Карп Казанкин, Василий Поздеев, Тимофей Соколов и прочие. Разговор был недолгим:

— Господа казаки! — Собранный и натянутый, как струна, Зерщиков говорил без обычных своих лисьих ужимок. — Долее ждать нельзя. Везде государевы полки гультяев бьют. Так и до нас скоро дойдут...

— Верно! — Казанкин от возбуждения привстал с лавки. — Сколько можно нас терять напрасно в боях? Булавин послал нас под Азов, а помощи не подал, когда нам невмочь стало.

— Казаки кричат гвалтом, — добавил Ананьин, — требуют Булавина на круг. Говорят: нас не выручил и нам изменил! Обманул нас! Убить его до смерти!

— Дело ясное. — Зерщиков остановил взглядом Ананьина. — И без круга обойдемся. Надо поймать Булавина и отвесть царю, чтобы нас помиловал.

— Верно!

— Согласны!

— Идем к куреню Булавина!

Заговорщики вышли на улицу. Их ждали многие сторонники, вооруженные, готовые к действиям. Кто-то из доброжелателей предупредил Булавина, и он с некоторыми своими сподвижниками, друзьями укрылся в своем доме.

...Дом Булавина, бывший до конца апреля резиденцией Лукьяна Максимова, стоял недалеко от войсковой канцелярии, собора.

7 июля около куреня появились заговорщики и их сторонники, числом значительно превышавшие Булавина и его защитников. Они скопом приступили к дому, где закрылись осажденные, стреляли из ружей и пушки. Начали ломать двери и окна, рубить их топорами. В схватке Булавин и его помощники, отстреливаясь, убили двух или трех заговорщиков. Но изменники довольно быстро взломали двери, и Булавин, защищавшийся до последнего в одной из комнат куреня, увидел ворвавшихся заговорщиков:

— Степан! И ты с ними?!

— А как ты думал?

— Карп! — Булавин повернулся к Казанкину. — Ах, вы, сволочи!..

— Сдавайся!

— Я тебе сдамся, гад! Получай!..

Но Степан Ананьин опередил его — пуля из его пистолета попала атаману в левый висок, и он рухнул на вол. Между тем озверевшие заговорщики бросались из комнаты в комнату, хватали и вязали булавинцев — сына и брата убитого предводителя, Лукьяна Хохлача, Ивана Гайкина и иных. Труп Булавина выволокли на майдан, и тут же на круге заговорщики объявили войсковым атаманом Зерщикова. Переворот, который он и его единомышленники начали замышлять два месяца назад, был совершен. Его глава вступил в права войскового атамана, и главной заботой его самого и таких же, как он, стало выгораживание себя в глазах властей, спасение собственных жизней.

Они сразу же выдвинули версию о самоубийстве Булавина. Им это было выгодно по всем статьям: убитый атаман многое знал об их причастности к восстанию; теперь об этом, как они думали, никто и не будет вспоминать; нужно было оправдаться перед властями и в том, что они не получили, как хотели, Булавина живым. Кроме того, все — и заговорщики, и власти — не прочь были изобразить смелого народного вожака самоубийцей, трусом, испугавшимся расправы, человеком малодушным. Самоубийц, по тогдашним понятиям, не считали достойными похорон по православному обряду — отпевания в церкви, провожания на кладбище, захоронения в могиле. Их бросали, как животину, на свалку, в общую яму или отхожее место. Тем самым на главного предводителя народного движения, на само восстание бросалась тень презрения и проклятия. Имя его предавалось анафеме. Все это — для обработки общественного мнения, воздействия на умы и души людей.