Булгаков

Работаю много, Ната (моя жена) по мере сил помогает. Живем дружно - в мире и согласии. Пиши, родной мой! ... Очень интересно было бы знать все о твоей работе, иметь фотографии твои, твоей жены (мы "о ней" только знаем, а не "ее") Любы (Л. Е. Белозерской. - Б. С.)". Однако Б. Михаил Булгаков писал редко, адресуя свои послания главным образом Н.А.Булгакову, который по мере сил помогал ему в публикации произведений и постановке пьес во Франции. Оценить стихи Б. все не находилось времени. 9 июня 1933 г. Б. вновь жаловался на занятость: "Занят я очень много. Ты не знаешь, наверное, что я работаю музыкантом каждый день с 4-х часов до полуночи и имею для себя лично так мало свободного времени (галлицизмы стали уже обильно проникать в русскую речь Б. - Б. С.). Хотелось бы о многом с тобой поговорить, поделиться. Тебя я не забыл и не забуду (ты когда-то выразил это опасение). Все, что только мог собрать о тебе, берегу как память. Сообщи мне, когда ты хотел бы, чтобы я послал тебе мои стихи, чтобы у тебя было время их разобрать. Я давно уже не имею возможности регулярно работать, но всегда полон мыслями об этом и очень мне хотелось бы с тобой всем, что имею и что во мне кипит, поделиться". А 5 августа 1933 г., посылая новую партию своих стихов, Б. признавался: "Всегда горячо интересуюсь каждой новой вестью о тебе и о твоих делах. Сам я теперь пишу очень редко. Очень трудно в настоящих условиях мне работать на этом поприще. Все мое свободное время (очень малое по размерам) надо ухлопывать на личные дела, на чтение и пр. Иногда же бываешь так занят, что не успеваешь прочесть газету, не только заняться чем-либо серьезным. С трудом урываю время на чтение французского (находясь все время с русскими, с трудом можно найти возможность практики языка, а моя работа - в русском окружении). К сожалению, кусочек хлеба (да еще и с маслом, для семьи) приходится сейчас вырывать зубами. И я, и Ната сейчас работаем, как волы. Вот эти-то заботы и утомляют, не дают возможности спокойно посвятить свое время чему хочется, да и убивают все желание и, если хочешь, творческий подъем. Задумано было многое, но... и только". Последнее из сохранившихся писем Б. брату датировано 4 мая 1934 г. и представляет собой ответ на короткое послание Булгакова от 21 апреля (писатель был обеспокоен прекращением известий от брата Николая). Б. повторил, что очень занят, работает в оркестре, дополнительно дает два урока музыки и вновь просил: "Мне хотелось бы, если у тебя есть возможность, получить несколько строк критики давно тебе мною посланного. Ты их мне обещал... и замолк. Даже самое плохое мнение (не мне тебе об этом говорить!) - лучше молчания. Если есть на это время - черкани хоть несколько слов.

Сейчас нахожусь в тоске, сдабриваемой порядочной порцией скуки. Прибавив к этому сознание бессилия, невозможность вырваться из тисков, в которые зажата наша монотонная жизнь, - ты поймешь мое горячее желание общения с новым человеком, с новой мыслью, желание встряхнуться. Работаю я каждый день, без отдыха, и себе остается так мало времени, да и не всегда, имея его, можешь настроиться на нужное и желанное. Иногда думается, сколько попусту потерянного времени в прошлом и как оно теперь пригодилось бы! Но все же - жду, надеюсь, верю".

Наконец, после этого письма, спустя восемь лет, Булгаков откликнулся на просьбу брата и послал ему разбор ранее присланных стихотворений: "Твоя муза мрачна и печальна, но у каждого своя муза, надо следовать за ней.

"Я жду тебя, певец полночный..." Начало правильное. Верно и "Тебе окно открыл нарочно и занавесь сорвал с окна..."

Но в остальном смысл затемнен. Певца полночного не видишь. И непонятно, почему поэт ждет его, если он "гость случайный". Лик пришедшего не ясен, благодаря тем определениям, которые дает автор. Что значит "страж ужаса?" В особенности, если далее идет "хранитель сна".

"Скажу - готов и не боюсь". Верно и сильно, а далее досадное ослабление.

И это во многих стихотворениях. Они написаны туманно. Не отточена в них мысль до конца, а это порождает дефекты внешности, неряшливость. Непонятно начало "Греха", непонятны "Облака", как и многое другое. А "Стара Планина" понятна. Продумано, закруглено, и читаешь с иным чувством и отмечаешь "осколок, словно знак вопроса"...

Невозможность ли, нежелание ли до конца разъяснить замысел, быть может, желание затушевать его нарочно, порождает очень большой порок, от которого надо немедленно начать избавляться: это постановка в стихах затертых, бледных, ничего не определяющих слов".