Булгаков и княгиня

И вот, чтобы убедиться в этом, снова вспомним о княжне Гирей, подруге и наставнице Киры Алексеевны. В годы, которые предшествовали первой мировой войне, Анжелика Михайловна выходит замуж за Андрея Дмитриевича Карпова, сына действительного статского советника, орловского помещика. В то время муж служил адъютантом командира 36й пехотной дивизии, начальником штаба которой был полковник Дмитрий Александрович Лопухин, тоже из орловских помещиков. Жена его, Елизавета Михайловна Лопухина, приходилась Анжелике Михайловне родной сестрой. Собственно, и жили они в одном доме – в доме Лопухиных на Тургеневской улице в городе Орле. Подтверждение этому родству находим и в письме княжны Анжелики Гирей, адресованном Кире Алексеевне:

«Милая Кира. Митя тебе написал громадное письмо и адресовал его в Шаблыкино, я думала, что они с Лили списались на счёт адреса, но вышло очень досадно. Мне кажется, что Митя в своём письме скорее тебя отговаривает и мне его жаль…»

Нетрудно догадаться, что Митя – это Дмитрий Александрович Лопухин, а Лили – это его жена, Елизавета Михайловна. Сёстры, по моде тех лет, активно занимались благотворительностью – Елизавета была попечительницей местного Общества Красного Креста, в то время как Анжелика заведовала приютом «Ясли» в Орловском Доме Трудолюбия.

В 1911 году Лопухин был назначен командиром 9го Уланского Бугского полка и семья со всеми чадами и домочадцами покинула Орловскую губернию, перебравшись в Белую Церковь, что под Киевом. С февраля 1914 года он – командир Конно-гренадерского лейб-гвардии полка в звании генерал-майора. А уже в самом начале войны семью Лопухиных постигло горе – сначала погиб их сын, а затем тяжело ранен был и сам глава семейства. Дмитрий Александрович всего на несколько месяцев пережил своего наследника.

О судьбе сестёр Гирей в годы гражданской войны у меня нет сведений. Известно лишь, что Анжелика Михайловна в 1920 году эвакуировалась из Крыма в Константинополь, где и скончалась через восемь лет. Елизавета Михайловна имела возможность уехать за границу вместе с семьёй Алексея Александровича Лопухина. Однако этому помешал «Ипполит Васильевич Стеценко, кавалерийский офицер, с молодых лет рыцарски влюбленный в жену своего полкового командира» – так пишет в своих воспоминаниях Евгений Борисович Пастернак, попутно называя погибшего мужа Елизаветы Михайловны «светлейшим князем».

Действительно, штаб-ротмистр Стеценко служил под командованием полковника Лопухина в 9м Уланском Бугском полку до начала 1914 года. Однако не был Лопухин светлейшим князем, да и Стеценко в пору знакомства с Елизаветой Михайловной был уже не молод. Но это сущие пустяки. А важно то, что случилось позже, осенью 1929 года:

«В один из ближайших дней после приезда из Крыма втроём с сыном родители отправились в большой доходный дом № 10 по Мёртвому переулку, где в угловой комнате, которой оканчивался длиннейший коридор огромной, забитой людьми и вещами коммунальной квартиры, жила Елизавета Михайловна Стеценко. Она давала детям уроки французского языка».

Да, это была та самая бывшая княжна, сестра подруги Киры Алексеевны. А вот что Евгений Пастернак пишет в своей книге со слов Лопухиной-Стеценко о её жизни в годы первой мировой войны:

«Сама Елизавета Михайловна учредила, оборудовала, всю войну содержала большой полевой госпиталь и безотлучно работала в нём старшей операционной сестрой милосердия. Деньги на это она по поручению мужа выручила, продав их Орловское имение, которое в своё время за образцовое ведение сельского хозяйства было удостоено большой бронзовой медали Всемирной выставки в Париже».

Начав с уроков французского языка, Елизавета Михайловна стала бонной юного Жени Пастернака. Борис Леонидович был чрезвычайно благодарен ей за воспитание наследника – в пору трудного расставания с первой женой такая забота была очень кстати. Особенно, если учесть настойчивые жалобы отвергнутой Евгении: «Я не могу одна растить Женю». В 1934 году он подарил Елизавете Михайловне сборник стихов «Второе рождение» с такой надписью:

«Дорогой Елизавете Михайловне от крепко любящего её Б. П. … Когда я напишу что-нибудь стоящее, настоящую человеческую книгу (и – не стишки какие-нибудь!), я попрошу у Вас позволенья посвятить её Вам… Моего долга Вам не измерить, Вы это сами знаете, но не в этом дело, это бы меня не мучило. Грустнее то, что никакими словами мне не дать Вам понятья о моей признательности…»