Булгаков и Лаппа

Два года работы Булгакова земским врачом описаны в блистательных «Записках молодого врача». Текст почти целиком документальный. С одним важным исключением — доктор, приехавший после университета в захолустную больницу, пугающе одинок. Одинок не только как врач, обстоятельствами вынужденный стать специалистом на все руки, но и как личность, как живой человек, пропадающий и воскресающий в убийственной стуже «тьмы египетской» — темной и нищей российской глубинке. Одиночество подчеркивает трагизм и остроту ситуации. Один в поле воин — молодой доктор отчаянно сражается за человеческие жизни. В реальности рядом с Михаилом все это время была Тася. Не сожитель и наблюдатель — а помощник и спаситель.

Дабы восстановить не литературную — жизненную справедливость, совершим действие почти кощунственное — вернем Тасю в эпизоды рассказов Булгакова. И станет ясно, что совсем не зря появилась она в его жизни — юная, простоватая, робкая, но такая преданная Тася.

Приехали под вечер. Михаил тоскливо оглянулся на белый, облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского флигеля, на свою будущую резиденцию — очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами… Справа горбатое, ободранное поле, слева чахлый перелесок, а возле него серые драные избы, штук пять или шесть. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Молчание, молчание кругом… Появился весь персонал, состоящий из трех душ — фельдшера Емельяна Лукича Трошкина, акушерки Агнии Николаевны, деловитой, симпатичной, и терапевтической сестры Степаниды Андреевны.

— Уж больно молодого доктора прислали, — шутливо нахмурилась Агния Николаевна.

— Это я только выгляжу так. Все говорят. На самом-то деле мужчина солидный и семейный. Знакомьтесь — супруга Татьяна Николаевна.

Тася сделала шаг вперед и улыбнулась, с усилием растянув заледеневшие губы.

Их проводили в жилье на втором этаже, состоявшее из столовой, кабинета и спальни. Не богато, конечно, но и не каземат. Крахмальные простынные занавесочки на узких окнах, беленые стены, половик у кровати, керосиновая лампа на столе, покрытом льняной скатертью. Натопленная черная голландка с запасом сосновых чурок. Внизу кухня, а поодаль баня, топившаяся по-черному.

Михаил едва успел разобрать книги, радуясь, что от его предшественника Леопольда Леопольдовича осталась целая библиотека.

— А тут мне читать не перечитать! И Додерляйн имеется! Зря своего тащил — просматривал Михаил доставшееся ему наследие. — «Оперативное акушерство».

— Теперь тебе и трудные роды не страшны! — отозвалась Тася, застилавшая постель чистым, аккуратно залатанным бельем.

— Сплюнь через плечо!

В двери робко постучали:

— Там женщину привезли из Дульцева. Роды у нее неблагополучные, — шепотом сообщила присланная из больницы сиделка.

«Вот оно, началось!» — подумал Михаил, хватаясь неверными руками за мокрое еще пальто.

— Накаркали!

Тася торопливо надела кофточку:

— Я с тобой!

— Так и знал! Ну прямо в точку! — Михаил натянул мокрые ботинки. «Чего доброго, щипцы придется накладывать. Отослать ее разве прямо в город? Да немыслимо это! Хорош доктор, нечего сказать. Нет уж, нужно делать самому. А что делать? Черт его знает!» Он распахнул дверь и загромыхал по лестнице вниз.

— Погоди минутку! — кинулась к двери Тася, нашаривая ногами боты. — Пожалуйста, не оставляй меня одну, Мишенька!

В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета. В приемной, мигая, горела лампа-молния. Из-за двери родильного отделения вдруг донесся слабый стон и замер. Михаил открыл дверь и вошел в родилку. Выбеленная небольшая комната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом, на кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина. Лицо ее было искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди прилипли ко лбу. Увидев доктора, акушерка и фельдшер встрепенулись. Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала, жалобно и страшно.

— Ну-с, что такое? — спросил Михаил и сам подивился своему тону, настолько он был уверен и спокоен.

— Поперечное положение, — быстро ответила акушерка, подливая воду в раствор.

— Та-ак, — протянул доктор, нахмурясь. — Что ж, посмотрим…

Через минуту, произведя осмотр и осознав полную неспособность понять что-либо, он вышел в коридор и кинулся к Тасе:

— Слушай, сделаем так. Гони домой за Додерляйном. Зеленый талмуд такой, «Оперативное акушерство», ты еще рисунки разглядывала. Сядешь тут, а я к тебе выходить буду.

Он вернулся в родильную. В памяти всплыла картина клиники Киева, где студенты университета проходили практический курс акушерства. Ярко горящие электрические лампы в матовых шарах, блестящий плиточный пол, сверкающие краны и приборы. Ассистент в снежно-белом халате манипулирует над роженицей, а вокруг него три помощника-ординатора, врачи-практиканты. Толпа студентов-кураторов. Хорошо, светло и безопасно.

Здесь же он один-одинешенек, под руками у него мучающаяся женщина; он за нее отвечает. Но как ей помочь, он не знает, потому что вблизи роды видел только два раза, и те были совершенно нормальными.