Булгаков и Лаппа

— Что — я? Я не интересуюсь литературой, я обожаю толкаться на рынках. Я вместо духов покупаю тебе еду. Мне уже и надеть нечего. Серенькая оборванная мышка. А Белозерская приехала из-за границы, наряды, духи, рассказы о Париже… Тебе того и нужно.

— Нужно! Не скрываю — нужно! Я ожил, понимаешь — ожил! — Он вскинул голову, уверенный в своей правоте. Тася развернулась и отвесила звучную пощечину.

— Да, ты умеешь ставить точки. — Схватив доху, Михаил выбежал из комнаты. В коридоре громыхнула входная дверь.

16

Вскоре после ссоры Михаил пришел к Тасе с бутылкой шампанского. Вид имел растерянный и глупый. Тася не поняла — то ли расставаться, то ли мириться собрался. Стал говорить, что Белозерская для него кладезь столь необходимой ему для работы информации, а ей даже жить негде.

— И что из того? Мне отсюда вытряхаться или будем жить втроем? — взвилась Тася.

Ничего не объяснив, Михаил открыл бутылку, разлил по стаканам шампанское, хотел что-то сказать и не решался.

Тася грустно смотрела на него — такого растерянного, удрученного. Ей хотелось обнять и успокоить, как было сотни и сотни раз. Не успела. Михаил опорожнил стакан одним глотком, поднялся со стула, невнятно попрощался и ушел.

В апреле 1924 года Михаил и Татьяна развелись. Первой на развод брата отреагировала Надя.

От нее пришла телеграмма: «Ты вечно будешь виноват перед Тасей». Друзья — Каморские и Кисель-гофы — приняли Белозерскую в штыки, категорически заявили Михаилу, чтобы к ним он с ней не являлся.

Развод Булгакова обсуждали в литературной среде. Любовь Белозерская была фигурой заметной, и многие охотно судачили о расчетливом провинциале Булгакове.

Катаев в написанной много позже повести «Алмазный мой венец» не без яда замечает:

«Впоследствии, когда синеглазый прославился и на некоторое время разбогател, наши подтверждения насчет его провинциализма подтвердились: он надел галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах с прюнелевым верхом и даже, что показалось совершенно невероятным, развелся со старой женой, изменил круг знакомых и женился на некой Белозерской… Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового Завета. Впоследствии оказалось, что все это было лишь защитной маской втайне очень честолюбивого и легко ранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти».

Последнее замечание, по всей видимости, довольно точно. А по поводу расчета в женитьбе на Белозерской — вряд ли. Он и в самом деле потерял голову, ведь в ней так счастливо сочетались необходимые для зрелой влюбленности Михаила качества: женская привлекательность, светскость, образованность, литературная одаренность и — столь интригующее прошлое.

Он не сменил жену с завидным хладнокровием, как хотелось думать его недоброжелателям, он с болью сломал свою жизнь. Но ломал все же не по-живому — Тася давно перестала, быть вожделенной возлюбленной, удобной женой. Все было хорошо в новом варианте, но вот плакаться в жилетку он по-прежнему приходил к Тасе. Кто же поймет его сомнения и страхи лучше, чем она?

Как-то Михаил приехал к своему бывшему дому на подводе и забрал вещи — только книги. Замялся на пороге, оглядывая комнату с прощальной мукой.

— Тася, мы ведь остались друзьями?

Она кивнула, с трудом проталкивая застрявший в горле ком.

— Я хотел попросить тебя об одолжении — дай мне золотую браслетку. Это же мой талисман. Если хочешь, я могу ее выкупить.

Тася распахнула двери:

— Пусть тебе новая жена талисманы дарит. С меня достаточно.

17

Тася слегла с мигренью. Курсы машинисток, на которые она недавно устроилась, пришлось бросить. Потом пошла на курсы кройки и шитья, но и этого ремесла не одолела. Ее переселили в полуподвал — защиты и денег, чтобы отбиваться от притеснения жилтоварищества, не было.

Чтобы получить профбилет, пошла работать на стройку. Сначала кирпичи таскала, потом инструмент выдавала — держалась как могла и ни разу не пыталась обратиться к Михаилу за помощью.

Булгаков навещал бывшую жену, помогал ей деньгами и продуктами. Однажды принес в подарок журнал, где была напечатана «Белая гвардия» с посвящением Любови Белозерской. Тася не могла поверить своим глазам, и ярость, ослепляющая ярость окатила ее, сжала горло, не давая вдохнуть. Усилием воли она старалась взять себя в руки. Опустилась на табурет, закрыла глаза.

— Ей, ей, выходит, посвятил. А что, честно! Ты же самый честный у нас, Миша. А верно ли рассудил? Скажи, верно?! — Вскочив, Тася побежала к Михаилу, вгляделась в его лицо. — Это она с тобой в Киеве от Петлюры пряталась? Она по аптекам за морфием бегала и потом все претерпела, чтобы ты вылечился! Она от тифа выхаживала? Она здесь зимой воду горячую носила, чтоб ты руки грел и писать мог? Она? — Тася кричала так громко, что в стену начали барабанить соседи.

— Люба меня попросила. Попросила посвятить роман ей. Я чужому человеку не могу отказать, а своему — могу, — промямлил, отводя взгляд, Миша.