Булгаков. Мои воспоминания

В тяжких раздумьях, в поисках выхода, цепляясь за последнюю надежду, пошел Василевский к начальнику русского порта и рассказал ему все как есть, без прикрас. Начальник (Матвеев) оказался добрым человеком. Он обещал помочь устроить нас на пароход, уходящий в Марсель. Я до сих пор с великой благодарностью вспоминаю спасшего нас Матвеева и на всю жизнь запомнила его лицо. Он сказал:

– Будьте готовы и следите, когда у пристани появится пароход «Цесаревич Алексей».

И вот вожделенный момент настал. Пароход у пирса.

Мы прошли к Матвееву. Он позвал помощника капитана и велел показать, кто вписан в судовую роль.

– Вы вписали родственника богатого грека Диамантиди, а русскому писателю с женой отказали… А если я задержу пароход?

Так нас вписали в судовую роль (Василевский – лакей, я – горничная).

С каким необыкновенным чувством освобождения и ощущением спасения вступили мы на борт парохода!

Путь в Марсель

На какое-то время пароход стал нашим домом. Не очень большой, белый, по красоте, пожалуй, уступающий некоторым волжским пароходам общества «Кавказ и Меркурий». Но все равно. Он дорогой. Он везет нас во Францию! Пума (я забыла сказать, что так по-домашнему называется Василевский) тоже повеселел. Я стою на палубе и не отрываясь смотрю на уходящую турецкую землю. Проплыли мимо Принцевы острова. Прощай, Антигона! Мрамор и розы…

Дарданеллы. Голые неприютные берега. Кое-где из воды торчат затопленные еще в Первую мировую войну суда. По правую руку остается полуостров Галлиполи, куда позже интернировали войска белогвардейского генерала Кутепова. Очень там в лагерях тяжко жилось – так рассказывали очевидцы. Галлиполи как особое место юдоли прогремело на всю Европу.

С нами едет массивный бородатый пожилой человек. Он любит беседовать. Фамилия его самая простая, вроде Егоров.

– Вот я наобум Лазаря послал пароход льна в Англию, – рассказывает он. – Глядишь, ленок и не подвел: англичане мне за него пятнадцать тысяч фунтов дали. Еду со старухой в Париж…

В это время мимо нас как раз она и проходила. В ночных туфлях, в волосах яркие целлулоидные гребенки – типичная «зыза». Муж сказал: «Вот боюсь, как бы она себе молодого француза не завела». И, хихикнув, подмигнул хитро.

То здесь, то там часто мелькает фигура молодого коммивояжера-француза. Он, видимо, близорук и щурится. На нем пижамная кофта плотного темного шелка с каким-то бронзовым отливом, туго и не без кокетства перетянутая в талии. Он посылает каблограммы в один и тот же адрес одного и того же содержания: «Люблю. Тоскую». Для краткости мы его так и называем «Люблю-тоскую». Мы – это Пума, я и помощник капитана, имени которого я, к сожалению, не запомнила, но зато помню, что он был нестарый, симпатичный, «чистый сердцем» русак. Он все сокрушался, что на гражданской войне свой убивает своего же. «Брат идет на брата» – подумать только! В отличие от своего помощника, капитан даже и не смотрел в нашу сторону. Для него мы были принудительным довеском, навязанным ему начальством…

Вторые сутки в море. Пароход покачивает. Многие заблаговременно прилегли по своим каютам. Я не подвержена качке и стою, любуясь солнечным блеском и водой.

Вечером в легком голубом сумраке на палубе появился красивый молодой человек в одежде с чужого плеча и под свой собственный тихий мелодичный свист начал танцевать какой-то замысловатый танец. Он плавно поднимал руки, пальцы его встречались над головой и там сплетались, будто перебирали и свивали бусы…

– Вы узнаете? – шепнул мне помощник капитана.

– Конечно, – ответила я.

Перед отходом парохода на пристани я видела красивого греческого офицера в военной форме (Греция, воспользовавшись тяжелым положением Турции, объявила ей войну и позже, в 1921 году, даже заняла область Фракию. Правда, в 1922 году Кемаль Ататюрк одержал решительную победу и вынудил греков полностью очистить турецкую территорию).

Итак, эффектный танцор в чужом свитере – греческий офицер-дезертир. Конечно, куда лучше ехать на пароходе во Францию, чем лезть в окопы во Фракии…

– Это его везет судовая команда, – сказал помощник. Но я все-таки подивилась его смелости.

– А что? Не бросать же его в открытое море. Пусть себе пляшет, – сказал добродушный помощник капитана.

Непредвиденный заход в грязноватый греческий порт Пирей: не хватило угля. Богатые пассажиры – и первый из них Егоров – сложились и заплатили за топливо. К ним присоединился «Люблю-тоскую». Капитан обещал им всем расплатиться в Марселе.

Пирей совсем рядом с Афинами – стоит только сесть на трамвай. Но вот получилось так: «близок локоть, да не укусишь». Нельзя было рисковать: время отплытия целиком зависело от отгрузки угля. Достали – отплыли. Очень я сокрушалась (да и до сих пор сокрушаюсь), что не попала в Афины. Видя, как я металась, Василевский сказал: «Конечно, глупо остаться в Пирее, но, уж если тебе так хочется, – рискни». Зато пом. – добрая душа – даже руками замахал. «Ни в коем случае, мы уже на ходу», – сказал он. И правда, вскоре после этого разговора пароход отчалил.