Булочник и Весна

От мамы, иногда возившей Лизку на фигурное катание в Ледовый дворец, я знал: без меня жизнь моей жены пришла в оживление. В детской библиотеке она вела теперь кружок рисования тушью. Несколько девочек-подростков повадилось ходить к Майе, давая ей возможность ощутить себя полезной обществу.

Знал я и о том, что в обновлённой квартире мои жена и дочь жили одни. Правда, каждые выходные за ними заезжал Кирилл, и они отправлялись в путь. Обычно их целью становился городок или усадьба, удалённые от столицы не более чем на пару часов езды.

Всё это: кружки в библиотеке, сиротские мотания по периферии – вызывало во мне безрадостное чувство превосходства. При мне мои девушки отдыхали на лучших пляжах Европы. Я не тряс их по русским колдобинам.

Однажды у родителей, в моей комнате, на оккупированном Лизкиными рисунками столе, я нашёл фотографию Майи и Лизы – обе в расстёгнутых куртках, без шарфов, сидят на каком-то бревне под серым небом и трескают бутерброды с чаем из термоса. Щёки набиты едой, но как будто и не едой – а смехом, счастьем. И глядят они со своим счастьем и смехом не куда-нибудь, а в объектив, на Кирилла.

В ту минуту я понял, что не могу ждать, пока поспеют дом и булочная, а должен попробовать обойтись малыми средствами. Майя чувствительная девушка, ей нравятся тюльпаны на толстых стеблях и весенние, быстро вянущие ирисы. Само собой, речь не о букете – я предпочёл бы что-нибудь позначительнее. Но подвиг Пиросмани неуместен в московском контексте. Если восемнадцатиэтажку осыпать цветами – выйдет траурный обелиск.

Во влажный мартовский вечер со снопом тюльпанов и хрустальным «ведром» под мышкой я заявился в библиотеку – на занятие Майиного кружка. Из дверей зала пахло тушью. Этот запах был знаком мне: несколько лет назад Майя увлекалась японской живописью «суми-э».

Под хор девичьих взглядов я ткнул бледно-розовые, словно проклюнувшиеся с изнанки жизни цветы в ведро, налил воды из лейки под библиотечными фикусами и поставил эту светлую тяжесть в центр сдвинутых парт.

Думаю, это был не лучший урок в Майиной биографии. Через пару минут она распустила девиц по домам. Я переждал в гардеробе на банкетке, пока все пятеро прошмыгнут на улицу, и поднялся встретить Майю. Она вышла, обнимая цветы. С их толстых ножек капало, пахло нездешней жизнью, солоноватой, свежей. Я подал ей пальто и проводил до нашего дома.

Должно быть, она поняла или Кирилл ей растолковал, что за счастье не жаль заплатить сочувствием к одному идиоту. Майя слушала меня со смирением. Это самый дурацкий сорт выдержки – преисполнившись им, человек гнётся, но не ломается. Чего только я не городил ей о своём раскаянии и исправлении – на всё она отвечала, склонив к тюльпанам голову: «Да».

Если же на некоторые реплики сказать «да» было невозможно, Майя качала головой и произносила с той же кротостью «нет». Я ничего не добился.

Будь она не так терпелива, вероятно, мне удалось бы устроить скандал, разметать по закоулочкам бледные головки цветов. Но сегодня моим стрелам было не во что попасть. Свободно свистали они через умиротворённую душу Майи.

– Ну ладно, – сказал я на прощанье. – Иди к своему доктору. Мы с ним ещё посчитаемся. Я так всё сделаю, что ты поймёшь…

Она выслушала меня рассеянно, думая о своём. Может, о том, что купить и приготовить на ужин.