Бульвар

Ничего нового и ничего неожиданного для такого организма, как театр. Это его профессиональная болезнь, хроническая, так сказать — выживать главных режиссеров. Она имеет корни в каждой театральной почве, и когда-нибудь эти корни обяза­тельно начинают давать свои побеги.

Это чаще всего наблюдается тогда, когда в работе главного режиссера начинаются сбои: не совсем удачный спектакль, дисциплина среди актеров рез­ко снижается.

Но больше всего на это действие большую часть актеров подталкивает их бесперспективность: все время оставаться на вторых ролях. А таких в каж­дой труппе большинство. Так было в театре всегда и так будет. Это его закон: есть актеры первых ролей и есть вторых. Первых всегда меньше. Но с этим ник­то не хочет мириться. Каждый видит себя ведущим актером.

Вот тогда и начинают обиженные искать себе по­добных и, поддерживая друг друга, сыпать упреки в адрес режиссера на собраниях: мол, как художник выдохся, спектакли неинтересны, зритель не идет на них, неспособный руководитель, не умеет вести твор­ческий процесс... Вечерами телефонные звонки в по­исках новых волонтеров в свои ряды с уговорами, обе­щаниями, даже угрозами, письма в министерство.

Примерно такая же схема переворота и в спектак­ле под названием «жизнь». А как известно, ни один спектакль не обходится без своего режиссера. Ре­жиссуру здесь осуществлял Куль — заместитель ди­ректора по хозяйственной части.

Некогда закончив театральный институт, он ка­кое-то время работал актером в театре. Дела не сов­сем заладились: определился как актер второго пла­на. И после одной, другой неудачно исполненной роли он оказался в рядах неперспективных, не пода­ющих надежд актеров. Каждым новым режиссером, который приходил в театр, Куль назначался на эпизодические роли или выходил в массовых сценах.

Смириться с таким положением способен не каждый, особенно если внутри все кипит и рвется наружу. А самолюбие жжет, пылает домной, заливает кипятком все разумное и реальное. Слепит душу и сердце темной тиной неудовлетворенности, поэтому и хочется растоптать, разбурить, до последней песчинки вымести, чтобы хотя бы в этом хаосе быть в первых рядах.

Оставив актерство, вначале стал завпостом, потом, стараниями своей неуемной энергии авантюриста (здесь он был действительно мастер), убрал с поста бывшего замдиректора по хозяйственной части и сел на его место. Никаких принципов морали, совести не знал. Шел напролом, как танк.

С приходом Куля на должность замдиректора каждый год, когда театр уходил на отдых, в нем начинался ремонт: перекрашивали стены с желтого цвета в серый, на следующий год — с серого в желтый. Через год менялись кресла: деревянные, кото­рые во время спектакля стучали, на мягкие, а потом мягкие опять на деревянные. В гримерках переклеивались обои. Скручивались, а потом и совсем убира­лись дорожки из коридоров, которые вели в гримерки, деревянный пол покрывали линолеумом.

А во время весеннего таяния снега или самых обычных дождей с потолка текло, театр заливало: в кабинетах, гримерках плесенью покрывались сте­ны, на сцене вода капала актерам на голову. А в кос­тюмерном цеху не капало — текло, корабли можно было пускать. Портились дорогие костюмы и обувь.

Со спокойствием бронзового идола, который чер­неет на площади Независимости, смотрел на все это Куль, рассуждая примерно так: будет течь — будет рушиться, а где рушится — там нужен ремонт, а на каждый ремонт выделяются деньги. Подсчет их (куда и на что затрачены?) не всегда можно сделать. Даже невозможно сделать. Затрачены на ремонт, и все...

Просто, легко и в духе времени. Как и все остальное, к чему Куль прикладывал свои старания — просто и легко.

И эту простоту и легкость он превратил в свой та­лант, в свою соловьиную песню достатка и процвета­ния. Его хлеб насущный всегда был с маслом, чего нельзя сказать про актерскую братию, да и многих других работников театра. Еле сводили концы с кон­цами. Не кормила их профессия. А вот Куля корми­ла. Он брал от нее все и даже больше. Но от этого «больше» уже тянуло криминалом. Однако сидел он на должности на удивление прочно. Никакие вы­ступления против него на собраниях, походы и пись­ма в министерство, не могли сместить его. Видно, где-то и кому-то он был нужен. Ходили слухи, буд­то столярный цех, который непосредственно подчи­нялся Кулю, изготавливал кухонную мебель для чи­новников из министерства. А как говорится — дыма без огня не бывает.

Но все же кое-что положительное Куль имел: гля­дя на него, я не хочу — мне даже страшно от такой мысли! — хоть как-нибудь быть похожим на него. Хотя чего там? Жизнь многолика!..

И в ответ на эту энергию разлада и разрушения приходилось выставлять свою: организовываться, тратить немалые силы. Вечная революция. Вечный бардак. А все мы их дети: без веры, без Бога.

Теперь антисилы собирались против Андрона. Собирались основательно, с очевидной надеждой на победу. В ход пускалось все: слухи, сплетни, угрозы, обещания, обман...

Куль процветал. Его талант авантюриста заго­рался красной звездой, звучал песней.