Бульвар

Пути Господни неисповедимы. Тем и велик Он, равных себе не зная. Ведь если знать все наперед, умереть можно. Никакой жизненный поворот ни бу­дет тебе загадкой и неожиданностью, ни открытием, ни радостью, ни болью. И не станет перед тобой веч­ный вопрос, вопрос жизни и смерти. Будешь течь, как вода из крана: ровно, тихо.

Я уже даже был рад, что Света вытянула меня в кафе. Дома — это дома. А тут совсем другая обста­новка.

Тут за наш стол, рассчитанный на двоих, подста­вив стул, без разрешения, подсел парень Светиных лет. Короткая стрижка, цветная рубашка навыпуск, на среднем пальце левой руки серебряная печатка. Лицо вытянутое, худое, с небольшими глазами желтого цвета. Под носом светлый редкий пушок, кото­рый прикрывал заячью губу, когда он говорил, губа оголяла зубы.

— Здорово, Муха! — поздоровался незнакомец

— Привет, — немного напряженно сказала Света.

— Что-то ты совсем пропала, не купила ли случайно новое рабочее место?

— Это мое дело, — был резкий Светин ответ.

— Не скажи, не скажи, это как посмотреть, — сверкая глазами, сказал парень.

— А как посмотреть? — насторожилась Света.

— Долг за тобой.

— Какой долг? За что? Я же за все с вами рассчиталась, — уже немного паникуя, говорила Света.

— Нет, не за все, мы тут недавно помозговали, сделали перерасчет и получилась тонкая арифмети­ка: с тебя еще триста долларов, и можешь садиться на любое говно, Мушка.

— Триста долларов?! Да за что? — воскликнула Света.

— За бывшее место работы, — сухо и жестко отве­тила заячья губа.

Я понял, что мое время настало. Тянуть даль­ше было бы не по-джентльменски. Эта разрисован­ная, обскобленная, недопеченная вошь, выражаясь блатным языком, надоела. Чувствуя себя безнака­занным, он нагло хамил, отравляя живой воздух грязью и гнилью. Меня он не замечал, я не сущест­вовал для него. Даже обидно становилось, хотя, что там обидно, зубы начинали стучать. Сдерживался, как мог.

— Молодой человек, во-первых, вы не попросили разрешения присесть за наш столик, а во-вторых, будьте любезны, оставьте нас, — тихо и почти спо­койно сказал я.

— Ой-ой, — воскликнула губа. — Я думал, это па­мятник, а это живой человек. Здравствуй, живой че­ловек!

— Здравствуй и до свидания! — так же тихо ска­зал я.

— Почему до свидания, мы еще даже не познакомились, — весело сказал губа. — Муха, это что, твой дедуля? А ты ничего про него не рассказывала. Ты все говорила, что сирота. Мы тебе из-за этого скидку делали, а выходит, обманывала нас.

Ах, как мне хотелось рвануть его на себя, кула­ком заехать в его заячью губу, потом бросить на пол — топтать до животного страха этих желтых со­бачьих глаз.

— А может, дедуля заплатит твой долг? Мы не против. Для него, я думаю, триста долларов — ме­лочь, — не успокаивался парниша.

— Заплачу, внучек, заплачу, сейчас получишь, — и мои два пальца правой руки, как тиски, прищеми­ли ему нос. Он заскулил тонким жалостливым звуком, на высокой ноте.

Не отпуская его, я поднимал его на ноги, и он ух­ватился худыми ручками за мою руку, со стоном тя­нулся вверх. Пырская слюной, губа кричал:

— Отпусти, сука, больно, отпусти! — и поскольку пальцы я не разжимал, продолжал скулить на высо­кой ноте.

Возле нашего столика появился человек со здоро­вой и толстой шеей в черном пиджаке и красной ба­бочке на белой рубашке.

— Какие проблемы? — спокойно и уверенно спро­сил он.

Я расслабил пальцы, а парниша двумя руками прикрыл свой нос. И так быстро, будто боялся, что я его опять прищемлю. Он хотел рвануть в сторону, но громила, положив на его худое плечо широкую ладонь, остановил.

— Так в чем дело? — еще раз повторил он.

— Все нормально, командир, просто внучек лю­бит поиграть в ладушки. Мы поиграли — он проиг­рал. А проигравшего водят за нос. Вот я и поводил его немного.

— Да? — с усмешкой глянул на губу громила.

— Ага, — все еще прикрывая руками нос, согласно кивнул парниша.

— Иди, — легко подтолкнул его громила.

— Прошу прошения, отдыхайте, приятного вечера, — сказал громила и ушел.

Вечер перестал быть приятным. Света напряженно и тихо сидела за столиком, отрешенно колупая вилкой отбивную. Левой рукой она подпирала голову, не поднимая на меня глаз.

Белые распущенные волосы закрывали ее лицо. Стыдно ей было за все, что произошло. Стыдно и больно, что я стал свидетелем этого унижения.

Удивительно, но мне было приятно смотреть на Светины страдания. Света предложила пойти домой, и я рассчитался с официантом.

Шли пешком, так захотела Света. Да и недалеко было.

Света шла не спеша, вся в своих мыслях, и я не мешал ей. Никаких попыток поднять ей настроение не делал. Думаю, что правильно. Нужно время, самое обычное, чтобы отошло, стерлось все плохое и неприятное.

Дома Света приняла душ и оттуда вышла поч­ти с тем же настроением, с каким явилась сегодня ко мне. Я дал ей свою чистую рубашку, и она утонула в ней. Сам переоделся в шорты и легкую маечку. Мой сервированный стол ждал нас, и мы продолжили отмечать Светин день рождения. У меня нашлась свечка, зажгли ее, и больше никакого другого света. Его и не нужно было. Хорошо и уютно было в комна­те. Шум с улицы почти не доносился.