Бульвар

И через несколько секунд обнаженное тело Мишеля накрыло сверху девушку… прижалось грудью к ее спине… руки скользнули с ее плеч вниз и нашли маленькие, твердые бусинки сосков на крепкой груди… глаза у обоих застлала вспышка желания, дыхание вошло в общий для двоих ритм. Разум покинул их головы… Продлилось это минуту, месяц или год ни он, ни она не могли бы сказать, человеческое понятие – «время», выдумка философов и бизнесменов, исчезло, потеряло всяческий смысл для них обоих. И совсем неважно когда – звонкий удовлетворенный фантастический в заводских развалинах продолжительный и сытый вой вырвался на свободу из ее рта… или уже пасти…

…Торопливо и неуклюже громко пробирающиеся по ночным развалинам трое немолодых мародеров замерли, услыхав звериный вой, донесшийся с той стороны, куда они, собственно, направлялись. Два хиловатых мужичка лет под сорок, не меньше, и девица, может быть, на десяток лет помоложе вышли в ночь из давно покинутого людьми дома в пяти кварталах отсюда в надежде пошарить по пустеющим заброшенным цехам, найти хоть чего-нибудь мало-мальски ценное на продажу, что б завтра, с утра, хватило на хлеб и пару бутылок самого дешевого портвейна. Могли они стянуть что-нибудь и со склада, на котором зазевался сторож, или вывернуть карманы у случайно заснувшего на улице собрата-пьяницы. Впрочем, собратьев они предпочитали не трогать и вовсе не из мифической солидарности, просто взять с таких же бродяг и отщепенцев было нечего, как нечего было взять с них самих в начале ночного рейда.

Кое-как одетые в драные штаны, ветхие рубахи, доставшиеся от старьевщиков, торгующих ношенным барахлом, или от сердобольных соседей, живущих чуть основательнее и имеющих постоянный приработок, в куртки, модные, наверное, лет пятнадцать назад, неоднократно за прошедшее время стиранные и чиненые, они были похожи друг на друга, как муравьи из одного муравейника, именуемого промзоной, одинаково хилые, тощие, неухоженные, давно нестриженные, с землистым оттенком кожи лица, грязными руками с обломанными ногтями, и отличались между собой только ростом и цветом волос: мужчины были невнятной расцветки шатенами, а девица – белобрысой.

Услыхав странный вой, раздавшийся из-за забора заброшенного цеха, старик Жарко, как звали его окружающие, идущий первым и изредка подсвечивающий себе под ноги где-то в развалинах подобранным старым побитым фонарем на издыхающих батарейках, остановился, оглядываясь на своих сожителей:

– Чего это там?

– Собаки, небось, – напряженным шепелявым шепотом отозвался второй, по имени Валёк, но больше известный под прозвищем Хрюк, за частые по-поросячьи тонкие и пронзительные повизгивания во сне.

– Я боюсь, не пойду, – прячась за его спиной заявила Лакка.

– Дура, денег совсем нет, полвечера впустую шляемся, а там может, повезет, – одернул ее старик Жарко.

– А вдруг это волки?

– Свихнулась что ли от «паленки»? Какие волки в Городе? их здесь уже тыщу лет не видели, – отозвался Валёк, но и сам он не очень-то горел желанием продолжать путь.

Переминаясь с ноги на ногу, они постояли несколько минут молча. Вой не повторялся, и суеверный, животный страх, вызванный им, постепенно ушел. Да и денег в самом деле не хватило бы и на полбутылки портвешка, а в заброшенном цеху можно было найти хотя бы металлолом, да и поспать под крышей пусть и полуразвалившегося здания до завтрашнего обеда было бы приятнее, чем свалиться в грязь у соседского забора.

- Пошли, - скомандовал Жарко, подталкивая вперед напарника и хватая девицу за рукав, – если какая собака там была – ушла уже… чего ей там без жратвы делать-то?

…Мишель сидел на коленях, расправив плечи и чуть откинув назад голову, заливаемый упоительным чувством окончившегося обладания самкой. Инстинктивного, бесконтрольного, по-настоящему природного звериного обладания. Заменить это чувство было нечем, можно было подавлять силой воли и медикаментами, поменять нечастыми оргиями с участием профессионалок, но заменить – нельзя. Стоящая перед ним на четвереньках Саша, уронившая голову, замершая, как мраморная статуя, легонько зашевелилась. Она, аккуратно переставляя в мусоре и пыли руки и колени, развернулась лицом к Мишелю, поняла на него серые, полные счастья глаза и, как тогда, в ресторане, нечеловеческим жестом задрала влево и вверх голову, подставляя ему обнаженное горло жестом полного подчинения своему самцу и вожаку. «Теперь это выглядит прилично и к месту, как угадала момент девочка», – восхищенно подумал Мишель, наклоняясь и символически трогая беззащитную шею зубами.

– А где коньяк? – спросила Саша, когда Мишель развалился, сидя в расслабленной позе на досках ящиков, прислонившись спиной к стене.

Он пошарил в оказавшейся под рукой груде сброшенной одежды, нащупал фляжку и протянул ее расположившейся у его ног на коленях блондинке. Она жадно выпила пару глотков, и опять, как в первый раз, сморщила носик.

– Все равно, – сказала Саша, – это крепко для меня, а ты еще про спирт говорил, я бы тогда вообще сгорела синим пламенем…