Бульварный роман и другие московские сказки

Как бы то ни было, но судьба его заскрипела всеми своими кривыми колесами, дернулась и, выбравшись из глубокой колеи, покатила совсем в другую сторону.

Лаура к мужу не совалась, разумеется, ни с какими просьбами, только обратила его внимание на то, что и медпункт уже давно, после того как сактировали латыша-фельдшера, закрыт, и библиотека пылью заросла с тех пор, как откинулся прежний библиотекарь, и в красном уголке ей пришлось самой порядок наводить перед последними ноябрьскими, только солдатики помогали, а от них какая же помощь, грязищу размазали по полу сапогами, да и все. Майор Добролюбов задумался, поскольку всегда прислушивался к женскому мнению супруги, закончившей педагогическое училище и по бездетности много читавшей газеты и журналы. А пока он думал, само собой как-то оказалось, что назначить на все три культурные должности некого, кроме как Иванова из пятой бригады, с высшим образованием и москвича.

Как такие решения внедряются в умы даже и вполне неглупых во всех других отношениях мужей, это нам неизвестно. Есть, например, такое объяснение: пока глава семьи спит на спине, сильно втягивая воздух через нос, отчего раздается громкий звук "хр-р", а потом выпуская его между отдувающимися губами с тихим звуком "пф-ф", пока колеблются под ночными движениями воздуха порыжевшие от пота волосы в его открывшихся при закидывании рук за голову подмышках, пока отдыхают его партийный самоконтроль и воля офицера, женщина, положившая голову на сгиб его локтя, беззвучно шепчет: "Иванов из пятой, Иванов из пятой, Иванов…" А наутро, бреясь купленным в санаторном ялтинском военторге лезвием "Матадор" импортного синего с отливом цвета и ополаскивая слегка пошедший ржавчиной станок от серой пены в стальном стаканчике с мыльной водой, муж почему-то думает: "Поставлю-ка я на это дело Иванова из пятой бригады, вот кого!" Правдоподобно ли такое объяснение? Правдоподобно. Ночная кукушка, ну и так далее. Все они, в общем, ведьмы, и никакой материализм этого не опровергнет.

Так что греется теперь Иванов на крыше под солнышком, а то пойдет подремлет на клеенчатом топчане в медпункте или посидит с книжечкой в библиотеке… Книжку эту он никому не выдает, это книжка великого нашего Пушкина, и выдавать ее жалко, пусть лучше читают стихи о Родине, это и с воспитательной точки зрения полезней.

А раз в месяц майор Добролюбов уезжает на пару дней в управление, и тогда Лаура приходит к Иванову за своим счастьем.

Сплошной свет неба сияет за плотной занавеской-задергушкой медпунктовского окна и проникает сквозь занавеску, и в этом неподходящем свете совершается любовь Лауры.

Прерывистый свет звезд мерцает за глухой стеною красного уголка, а во мгле большого помещения совершается любовь.

Дымный свет луны пробивает глухие тучи, любовь же совершается в пыльной тесноте библиотечного закутка.

Так и шло.

Так бы себе и дальше шло, но однажды кончилось.

В тот вечер Лаура Ивановна сообщила мужу майору Добролюбову, что у них наконец будет ребенок, которого они давно хотели, да все как-то не получалось. И у нее было не все в порядке по женским, только за последние недели прошло, как рукой сняло, и у него, признаться, не всегда были силы, уставал очень на службе, ляжет с женою, примется вроде с большим желанием и даже энтузиазмом исполнять что положено, но вдруг сморит его сном, рухнет он на Лауру Ивановну и заснет, а ей приходится выползать, а в майоре Добролюбове весу, между прочим, восемьдесят девять килограммов показала диспансеризация…

К Иванову она больше никогда не приходила.

Он немного поскучал по Лауре, но недолго.

Она же через отведенное природой время родила в ближайшем городе Йошкар-Оле мальчика Ивана. Майор Добролюбов вышел на гражданку, получил в том же городе Йошкар-Оле квартиру и стал жить там с семьей. Там мы их всех – по крайней мере, пока – и теряем из виду, так как в дальнейшей судьбе Иванова ни сын его Иван, ни возлюбленная Лаура, ни сам гражданин майор никакого участия не приняли.

Он же, проявив себя решительно вставшим на путь исправления, вышел условно-досрочно через полтора года и, не имея, конечно, никаких оснований для проживания в городе Москве, а, напротив, разрешение жить к ней не ближе ста километров, приехал тайно в столицу. Здесь неугомонная его натура искала удовлетворения, только здесь мерещилась ему настоящая жизнь. И на что надеялся без прописки и с судимостью – непонятно.

В начале семидесятых холодные зимы бывали в Москве. Вслед за тридцать седьмым троллейбусом из темной щели Арбата вылетало, гонимое злобным ветром, снежное полотнище, облепляло лицо. Уши ломило невыносимо, хуже, чем бывало на утренних разводах. Одет Иванов был прилично, в еще даже не вышедшее полностью из моды ворсистое пальтишко чехословацкой марки "Отаван" и отличную кепку, сшитую некогда мосфильмовским мастером, но не по погоде легко.