Булыжник под сердцем

Я была в абсолютнейшем шоке. Сердце бешено скакало и колотилось в груди – я ахнула. Словно передо мной изуродованное вандалами произведение искусства. Да, я знаю, шрамы никого не красят – но на Моджо они смотрелись и вовсе чудовищно. Быть идеальным и стать таким… уродливым. Нет, я не считала, что он уродлив, – честно говоря, мне шрамы не мешают, – но я понимала, каково ему.

И вдруг весь этот неестественный полумрак кафе рухнул на меня тяжелой глыбой. Мне захотелось света, яркого солнечного света. Руки задрожали, и я разлила кофе. Увидев это, Моджо отвернулся.

– Моджо, господи, что с тобой случилось – что?… – Мой голос звучал тихо и невесомо, слов явно не хватало. Я кляла свою тупость и неумение выразиться.

– Лили, Лили. Моя Тигровая Лилия.

Услышав старое прозвище, я покраснела, протянула руку и сжала его пальцы – такие тонкие и изящные. А сейчас ледяные.

– Видишь, теперь я не такой, каким был. – По его щеке скатилась слеза. Он плакал? Или это разбитый глаз не выносил и малейшего света?

Моджо отнял руку и промокнул каплю шелковым платком.

– Только ничего не говори, Лили, я… – он глубоко вздохнул. – Я не хотел тебе рассказывать, но я должен. Поэтому, прошу тебя, выслушай – только молча.

От волнения он говорил невнятно. Я тупо кивнула, тревога сдавила мне кишки. Я мерзла, нервничала, руки тряслись. Я села на них.

– То, что я тебе расскажу – чистая правда. И я думаю, что вы с Джейми в опасности – в серьезной опасности. Это нельзя рассказать легко, или правильно, или остроумно, но… Лили, это сделал Шон. Он пытался… изнасиловать меня. Он избил меня и порезал битым флаконом. Тише, тише – не нужно. Разреши мне договорить… Это случилось, когда вы уехали выступать. Я вернулся домой, и там сидел он. Я решил не обращать на него внимания, пойти к себе, покурить гашиша, сделать вид, что его нет. Видишь ли, мне казалось, что я ему нравился – о да. Нашему супермачо Шону. Он кое-что… говорил. И еще язык тела. Когда никого из вас не было. Что он говорил? Да ничего особенного – всякие гадости. Но, по моему опыту, для некоторых мужчин оскорбления – это своего рода комплименты. Я встречался с такими – игроки в регби, капитаны команд по крикету, настоящие мужчины. У них всегда все начинается с оскорблений, а потом переходит – о да – к ужасной, постыдной, запретной ебле. Ха! Женщины были бы в шоке, узнай они, сколько из этих крутых жеребцов – геи. А может, и не были бы, не знаю. Все мы не те, кем кажемся… В общем, я подумал – очередной латентный случай. Отсюда и импотенция, и приступы ярости – просто не хочет признавать свою природу. По крайней мере, я так думал. Я так злорадствовал, я гордился тем, что сам признал свою природу. Я считал, Шон жалок. Да, жалок! Знаю, он жесток, он манипулятор – я слышал, чего он требовал от Джейми и что она ему позволяла. Перегородка у нас очень тонкая, ты знаешь. У тебя в том доме лучшая комната для размышлений. В общем, я не мог уважать человека, который настолько… слаб.

Я онемела от ужаса. Сколько всего происходило в доме, а я и не знала! Я чувствовала себя полной дурой. И еще – какой-то чужой. Почему Моджо (нДжейми) ничего мне не рассказывали? Они настолько мне не доверяли? Противоречивые эмоции бурлили во мне, как грозовые облака в небе за окном, – я тонула.

Моджо зажег сигарету, отворачиваясь больным глазом от дыма. Я тоже взяла одну из его пачки и закурила. Мне было дурно и холодно, я бы не смогла заговорить, даже если б Моджо попросил.