Булыжник под сердцем

– Лили, ведь он тебе нравится, правда? Если нет, я этого не переживу. Он сказал, ты ему понравилась, – сказал, что ты с характером. Прошу тебя, Лили, на этот раз все будет по-другому, клянусь. Он не такой как остальные, честное слово. О, Лили, я так его хочу – я бы душу отдала, чтобы с ним быть. Я так хочу, чтобы мы все стали друзьями. Пожалуйста, Лили. Ты моя семья, мой лучший друг, но я… я хочу его, я…

Жалость чуть не сбила меня с ног. Какое же я дерьмо – я еще хотела ее бросить. Бедная большая девочка, ну и каша получилась. И почему жизнь такая сложная штука у тех, кому так нужна простота? Я устала и замерзла, но все равно встала возле нее на колени и взяла за руку:

– Все будет хорошо, малышка, все будет хорошо. Вот увидишь. Ложись в постельку, а завтра все будет здорово, обещаю. Я уверена, он отличный парень, а если нет – на нем свет клином не сошелся, так что все фигня.

Она прижалась горячей щекой к моей руке и улыбнулась. И я почувствовала, что мне миллион лет. Как минимум. Мудрая усталая старуха. Я поднялась к себе, закрыла дверь на чердак и заползла в постель к Мушке.

С улицы ветер швырял капли ледяного дождя в мое окно, но я чувствовала себя в безопасности – в постели с кошкой, под теплым одеялом. В моем безопасном доме. В безопасной жизни.

А снаружи, во тьме, точно заблудившийся мальчик, улыбался сам Сатана.

21

Ясное дело, в воскресенье Шон не заявился. Мы с Бен, зевая, занялись уборкой – учитывая обстоятельства, могло быть хуже, – сложили весь муслин и остальные мелочи, типа наволочек, в мусорные пакеты и отнесли в прачечную. К счастью, никто не наблевал – хуже этого не придумаешь.

Джейми пыталась помочь, но при каждом звонке телефона у нее сносило крышу. В общем, я отправила ее готовить чай с тостами, но и хлеб она сожгла. Мы с Бен театрально вздохнули и закатили глаза. В конце концов Джейми отправилась наверх, а мы плюхнулись на диван.

– Ох уж эта любовь, – мрачно выдала Бен. – Столько страданий. Определенно плохая идея. Сплошной самообман. А с этим парнем, даже не знаю. Он ничего такого не говорил… но, по-моему, при нас с Лонни ему… неуютно. И это ничто по сравнению с его состоянием, когда он понял, что Моджо мужчина. Чуть пиво не разлил, подавился. Звучит смешно, но веселого мало. Не люблю судить, Лили, но…

– Что «но»? Договаривай. Да ладно тебе, никто не услышит. Хватит философию разводить. Что ты думаешь?

Я думала, она скажет грубость – типа, «опять приехали».

Но ее слова повергли меня в шок:

– Он гомофоб. И расист. Я думаю, опасен. Полон ненависти. Больной разум. На твоем месте я была бы поосторожней. И Джейми. Если что, звони мне. Днем или ночью. Не знаю, чем смогу помочь, но все же. Если что-то случится – звони.

– Бен, господи – с чего ты это взяла? Этот ублюдок тебе что-то ляпнул? Обидел тебя?

– Да тут не надо ничего говорить. Я всю жизнь лесбиянка, ты знаешь. Уже такое видела. Манеры, выражение лица, как он с тобой разговаривает. Он пытался скрывать – не получилось. Решил, что Моджо – страх господень, даже смотреть на него толком не мог. Как Салим и Тай. Расист, типа «вы, всякие там» и «я не расист, но». В общем, ничего хорошего.

– Господи, ты сказала Джейми?

– Нет смысла. Он хорошо маскируется. А она втюрилась по уши. Только – пойми меня правильно, я не критикую, – что он в ней нашел? Люблю Джейми, чудесная, умная, веселая женщина. Но он – цивил, моложе ее, красавчик, манипулятор. Зачем она ему? Что-то здесь не так. Ладно, пойду. Хватит сплетничать. Не волнуйся, не всегда такая придирчивая. Прости.

Я проводила ее с тяжелым сердцем. Бен не дура, и если она считает, что пахнет паленым… ну, по крайней мере, у меня не паранойя. Жаль, что нет Гейба, но он до Рождества в Европе.

День плавно перетек в вечер. Темнело, холодная ночь постепенно остудила дом.

Джейми все больше мрачнела. Я засуетилась, включила самую мощную конфорку, врубила телик и попыталась разговорить Ее Светлость. Без результата. Когда Джейми в таком настроении, лучше заткнуться, и мы молча уселись смотреть старый фильм.

Вернулся Моджо с огромным пакетом еды, на который я накинулась, как Бен Ганн на головку сыра [41]. Джейми ковыряла тикку из курицы и смотрела в одну точку, а около одиннадцати отправилась в спальню. Я знала, что она там рыдает, но ничего не могла поделать – только переживать.

Моджо грациозно вытер губы краешком кухонного полотенца и задумался. По телевизору Джон Уэйн [42] кого-то пристрелил. Я подождала. Наконец Моджо открыл рот:

– Дорогуша, этот… парень. Я обеспокоен.

– Не один ты, приятель. Бен тут распиналась, что он гомофоб, расист и все такое. Никогда не видела, чтоб она кого-нибудь так припечатывала – разве что другого философа. Я считаю, этот парень – полный отморозок, хотя он ничего такого не сказал, сплошь намеки, манера речи… Мне он действует на нервы.

– Да, наш новый друг все то, что упомянула наша дорогая, драгоценная умница Бен, и, боюсь, не только.

– Но, послушай, он обещал сегодня заглянуть, но так и не пришел. Может, слинял? Понял, что здесь ловить нечего?…