Булыжник под сердцем

Это вызвало массовую панику среди анархистов и ликование «Свободы зверям», которая праздновала великую победу в войне за спасение кроликов всего мире. В общем, самовлюбленных подростков, с которыми нужно сюсюкаться, стало на одну кучку меньше. Я так обрадовалась, что не сразу заметила, как все полезли на сцену – репетировать эту чертову песню. Со всех своих маленьких ног я бросилась в женский туалет. Запершись в пустой кабинке, я забралась на унитаз – чтобы даже из-под двери не увидели. Сама знаю, что ребячество, но я не приемлю коллективные мероприятия. Меня от одной мысли трясет и лихорадит. Сразу вспоминается школа и колледж – нет, не подумайте, училась я примерно. Куча грамот, отличное поведение. Никогда не хулиганила, не грубила тупым, снисходительным учителям. Мотала свой срок тихо и скромно. Но я ненавидела школу, от каждой, бля, минуты в школе меня выворачивало. Я ничего не говорила маме с папой – они бы расстроились. Но расизм и издевки… И это только от преподавателей. В общем, полное дерьмо. А страшнее всего групповые задания. Маленькие упражнения превращались в настоящий кошмар. Фу. Брр. Любезничать с идиотами типа Найджела, мозги замедлять, чтоб тебя поняли. Видеть, как они все равно не врубаются. Не справляются даже с основным курсом – что говорить про скрытые возможности этой гребаной системы. Господи боже. А потом презентации групповых проектов, такое же дерьмо, как это обсосное хоровое пение. Нет уж, чем так унижаться – лучше как мрачный отщепенец прятаться в сортире.

Я – в свитере и штанах с карманами – подтянула колени к груди и стала ждать. Вскоре я заметила кое-что странное. В соседней кабинке кто-то дышал. Минуту мы посопели вместе. Наконец любопытство восторжествовало, и я – настолько тихо, насколько это можно в «гадах» – сползла со стульчака и, встав на колени, заглянула под перегородку. Там не было ног! Ну точно – еще кто-то прячется от ужасов хорового пения. Я вернулась на свой насест.

– Простите, – тихо спросила я, – вы тут вообще что делаете?

– А? – раздался испуганный голос. – Ох ты черт! Послушай, не знаю, кто ты, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не выдавай меня. Не могу я петь эту дурацкую песню, подруга. Нет, песня, конечно, хорошая, но… Я не могу, просто не могу… Я… Постой, а ты что тут делаешь? Тоже прячешься, а?

Ч-черт. Меня раскусили.

Так мы и познакомились – на унитазах «Виндзор-холла» скрываясь от кошмарного и постыдного коллективного пения.

– Слушай, – сказала я. – Меня зовут Лили, я ассистент режиссера и, кажется, режиссер-постановщик тоже, судя по тому, как все идет… Я на эту хуйню тоже не подпишусь, так что не беспокойся, я тебя не выдам. Кстати, ты кто?

– Джейми Джи. Я… э… юморист. Меня сегодня пригласили, в три часа… Не хочу грубить, но организовано здесь все как-то… не очень. Я так и не въехала, что же от меня требуется… Прости, это тебя все так боятся? Ты Лили? Какой-то парень, зовут Либерти, отправил меня к тебе, сказал, пусть я тебе покажусь, а он поедет домой спать. Да, не знаешь, где можно выпить кофе? Хочешь кофе? Давай слиняем в кафе. Нас не сразу хватятся, а потом скажешь, что мы ничего про их спевку не знали. Тогда нам и петь не придется, а?

– Ладно, – ответила я. Голос мой явственно отдавал холодом. – И впрямь. Идут они нахуй.

Уехал спать, да? Склизкий ублюдок. Ладно, я сделала, что могла. Пускай ебутся конем. Я слезла и распахнула кабинку. Буду умирать – не забуду то, что увидела, никогда не забуду.

4

Нет, она оказалась не просто рослая. Видала я женщин и повыше, и не раз. Она была монументальная, как живая статуя. Не то чтобы толстая – просто широкие кости, покрытые мощными мышцами и слоем обивки. Но меня поразил не ее размер, а скорее его сочетание с нарядом.

Она как будто – ну, вышла из Средневековья. Бесчисленные рваные черные слои тонких драпировок – широких, затянутых в талии юбок до щиколотки, надетых одна на другую футболочек в обтяжку, крошечный облезлый кардиган, завязанный узлом под грудью – да на капусте листьев меньше. Все сшито вручную – даже стежки видны. И неудивительно, что она казалась такой высокой – на ней красовались огромные сабо, настоящие йоркширские, с деревянной подошвой в добрые полтора дюйма и кожаным верхом на шнуровке. Ясное дело, черные. Руки сплошь в огромных серебряных перстнях, а волосы… слов нет. Длинные, ядовито-розовые, собраны наверху бешеным переплетением лакированных китайских палочек и черных муслиновых шарфов. Вьющиеся пряди выбивались и падали на лицо. Она пахла сандалом и собой, если вы меня понимаете, – пряно и тепло. Я таращилась – она улыбалась.

– Ты такая крошечная, – заметила она. – Слушай, это настоящий цвет глаз или у тебя линзы?