Бумага или волосы?

Почему-то до этого ни радио, ни телевизоры не работали. Впрочем, это естественно — ведь и у них все передачи записаны на бумаге. Должно было пройти некоторое время, пока они там собрались с мыслями. Прекратилась даже радиосвязь. Говорили, что в приемниках тоже используется бумага. Ну, всякая изоляция, бумажные конденсаторы. Все это тоже исчезло, и аппаратура вышла из строя. Когда заработал наш телевизор, оказалось, что он онемел: не работал динамик. Растерянный диктор то появлялся на экране, то исчезал, смешно размахивая руками.

Постепенно прояснились огромные масштабы бедствия.

На заседании кабинета министров было устно объявлено чрезвычайное положение. Государственные учреждения были парализованы. Диктор, призывавший народ к спокойствию, сам дрожал, как в лихорадке.

— Слушай! — ко мне подбежал главный редактор и потряс меня за плечо. — Лети в Институт микроорганизмов. Кажется, там один ученый, мой знакомый, установил причины бедствия. Это сенсация!

— А что делать с этой сенсацией?! Ведь газеты-то больше нет!

— Напишем на листе фанеры и вывесим на дверях редакции! — заорал он, стукнув себя кулаком в грудь. — Вот где живет истинный дух газетчика!

Я помчался вниз по лестнице. У выхода меня поймал один наш молодой, подававший большие надежды обозреватель.

— Послушайте, что будет с моим гонораром и с моими рукописями? Я недавно передал их в редакцию, — сказал он. — Ведь я зарабатываю на жизнь писанием. Что же мне теперь делать?

Он был очень бледен.

— Даже и не знаю, что вам посоветовать… Впрочем, научитесь петь!

Я отмахнулся от него и выскочил на улицу.

Улицы выглядели чистенько и приятно: ни плакатов, ни объявлений, ни бумажного мусора.

Я смотрел то в окно машины, то на экран установленного перед задним сиденьем онемевшего телевизора, где появлялись, фразы, написанные мелом на классной доске. Судя по всему, бедствие принимало все более грандиозные размеры.

Во-первых, сгинули все банкноты. Банки, сейфы, кошельки опустели. А много ли у нас звонкой монеты? На финансовом фронте назревала невиданная катастрофа. Исчезли все ценные бумаги, все акции. Что-то творится на бирже! Как же вести деловые операции? Как установить, кому принадлежали акции, переходившие из рук в руки?! А банки-то, банки… Восстановить по памяти суммы вкладов невозможно, а верить на слово тоже нельзя…

Вторым серьезным ударом было полное исчезновение почты. Растаяли все письма, телеграммы, денежные переводы.

Государственные учреждения бездействовали. Чиновники переживали настоящую трагедию: заявления, прошения, предписания, ведомости, циркуляры, памятки, приказы, счета, накладные больше не существуют. Не на чем писать резолюции и ставить подписи. Прости-прощай, милый сердцу бюрократизм!

Более серьезным было положение в судебных органах и нотариальных конторах. Сразу нашлись сотни ловкачей, заявивших свои права на чужую собственность. Наиболее наглые и предприимчивые вторгались в чужие особняки, вышвыривая на улицу законных владельцев. А что мог сделать суд?

Но самый тяжкий, самый сокрушительный удар обрушился на учебные заведения, научные институты и издательства.

О фирмах, производивших бумагу, не стоит и говорить. Они агонизировали. А издательское дело? Ведь на прилавках и полках книжных магазинов нет ничего, абсолютно ничего! Ни одной книги, ни одного журнала, ни одной самой завалящей брошюрки! Я вспомнил пестрые разноцветные обложки, пахнущие свежей типографской краской страницы, и мне стало не по себе…

И тут я подумал — что же будет с человечеством? Ведь вся наука, вся культура безвозвратно исчезли. Не только в Японии, но и во всем мире опустели все библиотеки. Превратились в прах все книги, письменные документы, словари, справочники, научные работы, исследования…

Бумага! Подумать только, на каком хрупком материале основана человеческая культура! Больше четырех тысяч лет люди доверяют свои знания, свои духовные достижения этим ничтожным листочкам, которые разрушаются с поразительной легкостью. И вот бумага исчезла. И человеку не на что опереться, нечем подтвердить, что он человек. Он снова прекратился в первобытного пещерного жителя, бессильного против устрашающих сил природы.

…Телевизор продолжал работать. Обозреватель тыкал указкой в черную доску, исписанную неровными, неуклюжими буквами. «Дорогие зрители, просим вас сохранять спокойствие! Причины этого необычайного явления еще не установлены. Однако правительство срочно принимает все необходимые меры. Дорогие зрители! Мы обращаемся к вам! Необходимо восстановить утерянную культуру. Напрягите свою память. Ваша память — последняя надежда. Все, что вспомните, запишите на чем угодно — на стене, на столе, на вашей рубашке, на спине соседа…».

В Институте микроорганизмов меня уже поджидал ученый, о котором говорил мой шеф. Я удивился, увидев, что он ни капельки не подавлен, а наоборот, весело улыбается и потирает руки.

— Мне все ясно! — сказал он. — Это шалости одного вида бактерий.

— Ничего себе шалости!

А он уже тянул меня за рукав к микроскопу.