Бумага. О самом хрупком и вечном материале

Бумажная книга, по сути своей, всего лишь носитель информации, она настолько прочно ассоциируется с информацией, которую несет, что мы с большим трудом готовы признать полноценной книгой что-либо, отличное от книги бумажной. Одна молодая писательница недавно рассказывала мне, что недовольна договором на электронное издание ее романа, который заключил ее агент — дескать, в договоре этом “все не так, как бывает с настоящей книгой”. (Говоря “все”, девушка несколько преувеличила: аванс был таким же жалким, каким бывает при бумажном издании, авторские отчисления — такими же смехотворными, обязательства издателя по рекламе и распространению — такими же призрачными, а вознаграждение агенту — таким же щедрым; после этого неудивительно, что многие авторы предпочитают самостоятельно выставлять свои произведения на продажу для “киндла”.)

Коль скоро бумажная книга стала воплощением знания, стоит ли удивляться, что обладание книгами практически приравнивается к обладанию этим самым знанием. В одной из своих искрометных газетных колонок Фланн О'Брайен рисует целый спектр услуг, которые мог бы оказывать воображаемый специалист-книжник: “Предложение класса «экстра»: все тома нещадно замусолены, корешки изданий небольшого формата измордованы ровно настолько, чтобы было понятно — их подолгу таскали в кармане; в каждом экземпляре несколько абзацев подчеркнуты красным карандашом и отмечены восклицательным либо вопросительным знаком на полях; во все тома в качестве позабытых закладок вложены подлинные старые программки «Гейт-тиэтр»”.

Пассаж смешной, потому что правдивый. Ибо нигде недуг тщеславия не заявляет о себе громче, чем в мире книг и книговладельцев. Нигде больше бумажная болезнь не собирает столь богатой жатвы. Книги — самое откровенное и громкое заявление бумаги о своей значимости и власти. Подобно далеким предкам, мы снова стали верить в силу талисманов и оберегов — книги превратились у нас в богов-хранителей домашнего очага. Вопреки преобладающему мнению, историк литературы Джеймс Кери высказал мысль, что “изобретение книгопечатания — это венец развития средневековой культуры… скорее залог ее преемственности в веках, чем финальная точка”. Если так оно и есть, значит, и сейчас у нас на дворе Средневековье.

Вполне возможно, что я преувеличиваю. В конце концов писателей бумага поработила безвозвратнее, чем всех прочих. С младых ногтей писатель проникается очарованием тех и этих присущих книге милых черт — от зазывных обложек до многозначительно загнутых уголков страниц. Доходит до того порой, что некоторые из нас начинают мыслить себя более книгой, нежели человеком.

“Мои кости — коленкор и картон, моя пергаментная плоть пахнет клеем и грибами… Меня берут, меня открывают, меня кладут на стол, меня поглаживают ладонью и иногда разгибают так, что раздается хруст… От меня нельзя отмахнуться, меня нельзя обойти молчанием, я великий кумир, портативный и грозный”[19].

Жан-Поль Сартр, “Слова” (Les Mots

, 1964)

С Сартром случай особый — кумиром он сделался как-то естественно, словно исподволь, тогда как многие другие писатели целенаправленно примеряли на себя роль первосвященников великого книжного культа.

Взять, например, Уильяма Морриса. Все пятьдесят три книги, выпущенные “маленьким типографским предприятием” Морриса книгопечатней “Келмскоттпресс”, были отпечатаны на бумаге одного и того же сорта, которую изготавливала семейная бумажная мастерская “Бэтчелор и сыновья” в деревне Литтл-Чарт, что неподалеку от Эшфорда в графстве Кент. Отправляясь 22 октября 1890 года на первую встречу с мистером Бэтчелором и его сыновьями, Моррис прихватил с собой изданную в Италии в XV веке книгу “Зерцало разума” (Speechio di coscienza) Антонина Флорентийского, чтобы показать, какая именно бумага ему нужна — Уильям Моррис славен тем, среди прочего, что всегда точно знал, что ему надо. “Разумеется, я исходил из того, что лишь бумага ручного отлива может быть долговечной и приятной как на вид, так и на ощупь. Я считал, что глубоко неправильно жертвовать качеством ради ложно понятой экономии, поэтому мне оставалось только выбрать наилучшую разновидность кустарно произведенной бумаги” (“Заметки об основании «Келмскотт — пресс»”).