Бумаги Иисуса

Никогда не следует забывать, что материал для обос новация любой из множества точек зрения отбирался при помощи богословского критерия: некая группа людей собиралась и решала — согласно своим взглядам и своему пониманию, — какая книга должна считаться «подлинной», а какая «фальшивой», то есть или «правоверной» или «еретической». Разумеется, эти теологические обоснования не использовались для автоматического оправдания решений, принятых вопреки ссылкам на божественные указания. Любое решение принимается человеком в соответствии с человеческими приоритетами — и особенно если оно касается контроля и власти. Как заметил профессор Кестлер,

«для раннехристианского периода определения „еретический“ или „правоверный“ не имеют смысла»[111].

Еще большим недоразумением было бы полагать, что тексты, собранные в Новом Завете, являются единственными подлинными свидетельствами о жизни Иисуса. Профессор Кестлер откровенно заявляет:

«Только догматическое предубеждение способно утверждать, что канонические тексты имеют исключительное право претендовать на апостольское происхождение и, следовательно, иметь исторический приоритет»[112].

В действительности Новый Завет, который мы знаем, не существовал до Иппонского и Карфагенского соборов в 393 и 397 годах соответственно — то есть он оформился через 360 лет после описываемых в нем событий.

Приблизительно в 140 году богатый судовладелец Марцион, принявший христианство, покинул свой дом в Понте и направился в Рим, где основал общину; впоследствии его сторонники распространились по всей Римской империи. Все его труды были утрачены, но по утверждению его критиков он считал, что правда известна только апостолу Павлу, а все остальные ученики Иисуса находились под сильным влиянием иудаизма. Он полностью отвергал Ветхий Завет и признавал только некоторые послания Павла и отредактированную версию воспоминаний Луки, которую он называл евангелием. По всей видимости, он стал первым, кто употребил термин «евангелие» по отношению к письменному тексту. Его организация была первой христианской церковью, имевшей свое Священное Писание[113]. По его мнению, христианство должно было вытеснить все, что было связано с еврейской традицией Ветхого Завета, в том числе книги пророков. Вероятно, в середине и в конце второго века нашей эры Марцион представлял наибольшую опасность для Церкви — в 114 году он был официально отлучен от Церкви.

Однако деятельность Марциона заставила христиан перейти от устной традиции к письменной, основанной на евангелиях, авторство которых приписывалось разным апостолам, и сформировать общепризнанный канон текстов Нового Завета. Желание составить официальный список текстов впервые высказал Ириней, епископ из Лиона, столицы римской провинции Галлия.

Он и его сторонники, защищавшие ортодоксальные взгляды, ни на шаг не отступали от того, что считали истиной. На них не произвел впечатления ни навязчивый пау-лизм Марциона, ни идеи гностиков, утверждавших, что непосредственное познание божественного первично для любой религии или веры. Возглавив критику гностиков, Ириней Лионский в 180 году н. э. написал монументальный пятитомный труд, ставший знаменитым, — «Против ересей».

Гностики явно доставляли серьезные неприятности Иринею. Он обвиняет их в том, что они вводят в заблуждение его паству «под предлогом знания»[114]. Он жалуется, что гностики атакуют его аргументами, иносказаниями и тенденциозными вопросами[115]. Познакомившись с гностической литературой и побеседовав с рядом гностиков об их воззрениях, Ириней Лионский исполнился решимости опровергнуть их учение, к которому он питал искреннее отвращение[116]. В своем объемном труде, направленном против гностиков, он приводит многочисленные сведения о них самих, об их верованиях и о зарождавшемся в конце второго века нашей эры ортодоксальном течении христианства.

Он знал о претензиях гностиков на обладание некой тайной информацией: по его словам, они заявляли, что «Иисус с Своими учениками и апостолами говорил втайне отдельно»[117]. Он также указывает, что это предположение об эзотерическом знании пришло из прошлого века и каким-то образом связано с воскрешением мертвых. Гностики, поясняет Ириней, не понимали воскрешение буквально — на самом деле они многое в священных текстах, и особенно иносказания, воспринимали как символы, как истории, которые требуют интерпретации, чтобы выявить скрывающееся за ними послание[118]. Для них воскрешение из мертвых имеет символическое значение как присутствие того, кто имел опыт «истины», как ее трактует гностицизм[119].